Место для другого. О книге Михала Ягелло «Партнерство ради будущего. Очерки о восточной политике и национальных меньшинствах»

Михал Ягелло, автор почти 500-страничной книги «Партнерство ради будущего. Очерки о восточной политике и национальных меньшинствах»Jagiełło M. Partnerstwo dla przyszłości. Szkice o polityce wschodniej i mniejszościach narodowych. Warszawa: Wydawnictwo Naukowe PWN; Biblioteka Narodowa, 2000.[1], не согласился бы с тезисом Александра Солженицына, что нация как общность формируется и обладает предназначением в надысторической сфере.

Несомненно, — пишет Солженицын в книге «Россия в обвале», — что отначальное существование племен — в Замысле Творца. В отличие от любых человеческих объединений и организаций — этнос, как и семья, как и личность — не человеком измышлен.Солженицын А. Россия в обвале. М.: Русский путь, 1988. С. 115.[2]

Между тем Михал Ягелло высказывается в пользу тезиса Эрнеста ГеллнераЭ. Геллнер (1925–1995) — английский философ и социальный антрополог чешского происхождения, в последние годы директор Центра по исследованиям национализма при Центральноевропейском университете в Праге.[3], утверждающего, что «нации являются созданием человека, продуктом его убеждений, лояльности и солидарности»Gellner E. Narody i nacjonalizm. Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1991. S. 15–16. Книга является переводом с английского; Jagiełło M. Op. cit. S. 10.[4]. Таким образом, нация не является ни творением Создателя, ни даже природы, но существует исключительно в исторической сфере культуры, то есть обладает, как и каждое государство, модусом случайного, а не всеобщего и неизбежного существования.

Что же тогда приводит к возникновению новой нации, к тому, что конкретный индивидуум принадлежит к той, а не иной национальной общности? Здесь на помощь снова приходит Геллнер:

Сообщество лиц — например, живущих на данной территории или говорящих на данном языке, — становится нацией тогда и только тогда, когда они глубоко убеждены в том, что в силу принадлежности к данному сообществу они обладают по отношению друг к другу определенными правами и определенными обязанностями. То, что делает из них нацию, — это взаимное признание их соотечественниками, а не какая-то иная общая черта, свойственная исключительно им и отличающая их от остальных людей.Gellner E. Op. cit. S. 16; Jagiełło M. Op. cit. S. 10.[5]

Продолжая эту мысль, Ягелло утверждает, что сегодня национальная принадлежность — в отличие от гражданства, которое дается или отнимается государством на основании объективных правил, — определяется исключительно субъективным осознанием заинтересованной личности. Она существует (сохраняется, изменяется, исчезает) только в субъективном сознании, а проявляется посредством свободного волеизъявления граждан. Сегодня, однако, как можно догадаться, это волеизъявление должно совершаться в рамках уже существующих наций — Ягелло, например, не принимает требований группы жителей польской Силезии, добивающихся признания силезской национальности. В данном случае, по мнению автора, мы имеем дело не с нацией, а с «региональной общностью» или «этнической группой»Ibid. С. 28; 329.[6].

Обе концепции происхождения и формы существования нации — как провозглашаемая Солженицыным, так и принадлежащая Геллнеру, точку зрения которого разделяет Ягелло, — имеют свои слабые стороны. Первая, романтическая концепция содержит в себе зерно детерминизма и провиденциальной неизбежности и нередко приводит к тому, что люди, добровольно меняющие национальную принадлежность, сталкиваются с обвинением в предательстве родины и Бога. Иногда она становится также пищей для национального эгоизма, в котором понятие Бога подменяется понятием «нашей нации». Второй подход (условно назовем его просвещенческим) часто критикуют за «номинализм» и «субъективизм»: нация в этой концепции представляет собой лишь некую форму «общественного договора», из которого к тому же можно добровольно и в любой момент выйти. Первый из рассматриваемых подходов восходит (иногда неосознанно) к ветхозаветной «мистике нации», во втором же слышатся отзвуки гражданских и либеральных концепций эпохи Просвещения. Однако ценность обеих конкурирующих концепций определяется вовсе не их теоретическим статусом, но этическим аспектом.

В другой своей работе, «Как нам обустроить Россию?» (1990), Солженицын пишет:

Каждый, и самый малый народ — есть неповторимая грань Божьего замысла. Перелагая христианский завет, Владимир Соловьев написал: «Люби все другие народы, как свой собственный»Солженицын А. Как нам обустроить Россию? Посильные соображения. Париж: YMCA-PRESS, 1990. С. 11.[7].

В «просвещенческой» версии этой заповеди «любовь» заменяется «уважением», но этическое воздействие остается неизменным. Добавим, что как Эрнест Геллнер, последователем которого является Ягелло, так и Александр Солженицын решительно исключили из своего мировоззрения национальный эгоизм. По Геллнеру, национализм грешит неуважением к личности, по Солженицыну, он противоречит принципам христианства.

Автор труда «Партнерство ради будущего» хорошо известен как в культурной, так и в политической жизни Польши. Издатель представляет Михала Ягелло как писателя и публициста, альпиниста и горноспасателя. В 1972–1974 гг. он был руководителем спасательной бригады в польских Татрах, а в 1989–1997 гг. занимал пост министра культуры. Тогда он заботился о сохранении и развитии культур национальных меньшинств на территории возродившейся независимой Польши, был членом консультативных комитетов президентов Польши и Украины, а также Польши и Литвы. Из написанных им книг следует упомянуть такие, как «Призыв в горах. Несчастные случаи и спасательные операции в Татрах» («Wołanie w górach. Wypadki i akcje ratunkowe w Tatrach», 1991), «“Тыгодник повшехный” и коммунизм (1945–1953)» («“Tygodnik Powszechny” i komunizm (1945–1953)», 1988), «Ветка горной сосны. Старинные истории о происшествиях в Татрах в польской литературе» («Gałązka kosodrzewiny. Najdawniejsze wypadki tatrzańskie w piśmiennictwie polskim», 1999). Кроме того, он — автор романа «Колодец» («Studnia», 1985) и нескольких сборников рассказовСправедливости ради следует добавить, что Ягелло с 1966 года был членом правящей в коммунистической Польше Польской объединенной рабочей партии (ПОРП), а также — в течение краткого времени — в 1981 году заместителем председателя Отдела культуры ЦК ПОРП. В качестве члена ЦК он в 1981 году дважды ездил в Москву, о чем сам детально рассказал в 2005 году в интервью журналу «Новая Польша» (Человек с гор на равниние. Беседа с Михалом Ягелло // Новая Польша. 2005. №7–8 (66). С. 39–40. Беседу вела Сильвия Фролова). Но в декабре 1981 года, протестуя против введения военного положения, он оставил высокий пост и вышел из партии, а вскоре даже начал сотрудничать с демократическим подпольем и оппозицией.[8].

В книге «Партнерство ради будущего» Ягелло неоднократно делает оговорку, что не обладает достаточной компетентностью, чтобы писать о национальных меньшинствах, поскольку не является ни историком, ни социологом, ни юристом. Однако его положение «полониста, литератора и публициста, иногда отправляющегося в прошлое в поисках переплетенных корней настоящего» наделяет его необходимыми полномочиями.

Автор ищет аристотелевскую «золотую середину» между впадающим в автаркию национализмом и невосприимчивым к национальным вопросам космополитизмом:

Каждый народ склонен ставить себя на пьедестал, что обычно сочетается с критическим взглядом на другие народы, главным образом на своих соседей. Каждый народ и даже каждое сообщество создают стереотипы, которые, надо сказать, не были бы столь прочными, если бы не отвечали естественной потребности в безопасности индивидуума, соединенного со своими сородичами общностью обычаев, культуры и места проживания. Разделение людей на «своих» и «чужих» уходит корнями в далекое прошлое человечества, но по-прежнему сохраняет свои защитные функции, окутывая личность и группы людей тонким покровом почти родственной близости к «своим». Было бы ошибкой не замечать тонкости этого покрова и заменять один стереотип другим, в данном случае абстрактно понимаемым призывом полностью раскрываться навстречу «другим». Между наглухо запертой дверью и снесенным вместе со стенами избы забором существует, к счастью, множество промежуточных стадий. Разум требует здесь осторожности и сохранения чувства меры как в процессе «раскрытия», так и «закрытия». Забота о себе и даже чувство гордости за национальную принадлежность не исключают уважения к другим и партнерского использования их достижений и наследия.Jagiełło M. Op. cit. S. 16.[9]

Ягелло глубоко убежден, что добросовестное изучение ситуации национальных меньшинств в Польше требует столь же объективного подхода к положению поляков в соседних странах. Требования, выдвигаемые данным меньшинством по адресу большинства, должны учитывать следующие обстоятельства: господствующее большинство обязано, с одной стороны, сохранять культурную самобытность меньшинств, но, с другой, заботиться о территориальной целостности и безопасности государства. Добавим, что этот последний аспект представляет собой проблему главным образом в многонациональных государствах, таких как Российская Федерация, асимметричная по своей структуре. Дело в том, что современная Россия состоит из субъектов, созданных как по национальному (автономные республики и округа), так и по административно-территориальному (края, области, города федерального значения) принципам. Кроме того, как было подсчитано, по крайней мере 20% регионального законодательства находилось в конце прошлого, двадцатого века в противоречии с Конституцией РФ и общегосударственным законодательством. Солженицын утверждает, что государство, в котором пути национального и государственного патриотизма разошлись, обречено на развал. В России национальный патриотизм — например, чувашей и чукчей — представляет собой необходимую основу для общероссийского (государственного) патриотизма, но одновременно ограничивается этим последним. Это означает, что, скажем, Конституция Татарстана ни в каком пункте не должна идти вразрез с общими интересами федерации. Писатель отвергает лозунг «Россия для русских», считая его столь же разрушительным для российской государственности, как призывы «Татарстан для татар» или «Якутия для якутов»См.: Солженицын А. Россия в обвале. С. 131.[10].

Очевидно, что Польша с подобными проблемами не сталкивается, если не считать излишне раздутого вопроса о положении немецкого меньшинства в Опольском воеводстве. Однако Ягелло пишет и о проблемах с поляками на территории Литвы. Он полемизирует с точкой зрения, что все их действия заслуживают поддержки. Как можно признать справедливыми требования поляков Виленского края вернуться к «советской Литве»? Ведь это явная угроза для территориальной целостности и независимости ЛитвыJagiełło M. Op. cit. S. 25.[11].

С другой стороны, автор предостерегает литовское большинство — и тут находит себе применение разделяемая им геллнеровская концепция нации — от пренебрежения национальным самосознанием тех граждан своего государства, которые чувствуют себя поляками. Даже если это «полонизированные литовские крестьяне». Мнение, что следует «вернуть это население к его литовским корням», Ягелло считает ошибочным. Он видит в нем литовский страх перед «польским началом» и сожаление, что «эти крестьяне выбрали польское начало, хотя могли стать осознающими свое национальное чувство литовцами». Неважно, говорит Ягелло, что эти литовские «поляки» вовсе не пришли в Литву, как они сами утверждают, несколько веков назад из-за Вислы… Неважно и то, что их фамилии носят следы давних литовских корней… Главное в этом сложнейшем вопросе — помимо его исторического и языковедческого аспекта — то, кем они сами себя считают.

Нет иного способа, — пишет Ягелло, — кроме уважения воли другого человека. Решающее слово на национальном и языковом пограничье остается за отдельной личностью.Ibid. S. 27.[12]

Такому мнению трудно присвоить ярлык «польской точки зрения», ибо оно является всего лишь результатом применения общего закона к конкретному польско-литовскому случаю. В другом месте это выглядит так:

Вовсе не так легко точно описать коренного поляка. После стольких веков подтвержденного документами исторического прошлого, после стольких миграций людей во всех направлениях, после столь ощутимого перемещения границ, я тот, кем себя считаю. Независимо от звучания родовой фамилии и места постоянного проживания. Если многие жители Опольского воеводства на вопрос: «Кто ты?» — не отвечают ласкающей слух поэтической цитатой: «Я из поляков»Здесь Ягелло приводит определение «Polak mały», известное с малых лет практически каждому поляку из патриотического стихотворения Владислава Белзы (1847–1913): «Kto ty jesteś? / Polak mały. / Jaki znak twój? / — Orzeł biały».[13], а на чистейшем польском языке заявляют о своей принадлежности к немецкому народу, то нам не остается ничего другого, как с уважением отнестись к этому выбору.Ibid. S. 26.[14]

Говоря о меньшинствах в Польше, Ягелло имеет в виду прежде всего коренные национальные группы, то есть те, которые проживают на землях Речи Посполитой на протяжении многих столетий и при этом причисляют себя к иной, нежели польская, национальности. Это белорусы, украинцы, литовцы, чехи, словаки, немцы. Уже много веков живут на территории Польши цыгане и евреи. Следует упомянуть и считающих себя поляками, но помнящих о своих предках караимов, армян, татар, а также потомков русских старообрядцев, до сего дня исповедующих веру своих отцов. Ягелло не забывает и потомков русских эмигрантов, семьи которых попали в Польшу после 1917 года, о греках и македонцах, нашедших в Польше политическое убежище менее полувека тому назад.Ibid. S. 28–29.[15]

В особом положении находятся в Польше лемки, часть которых считает себя этнической группой украинского народа, а часть — отдельной нацией, что, как правило, встречает резкий отпор со стороны проживающих в Польше лемков-украинцев. В очерке «Лемки»Ibid. S. 315–330.[16] Ягелло напоминает об исторической судьбе этого греко-католического населения, проживающего по обе стороны Карпат, в новейшее время. После Второй мировой войны Закарпатская Русь вместе с Ужгородом была включена в состав СССР в качестве Закарпатской области, иногда называемой также Закарпатской Украиной — здесь от лемков уже и следа не осталось. Пряшев и его окрестности остались в Чехословакии, где лемки подверглись словакизации. В составе Польши осталась Северная Лемковщина, а судьба лемков в ПНР в 1945–1947 гг. до сих пор считается самой страшной катастрофой в истории этого народа. Сначала в рамках так называемого «добровольного обмена населением» между СССР и ПНР (поляки из СССР и с Украины отправлялись в Польшу, а украинцы — в том числе лемки — из Польши в СССР) за реку Сан было вышвырнуто около 75 000 человек, которых сочли украинцами. Затем, в период с апреля по июль 1947 года, в ходе позорной операции «Висла» на запад Польши было выселено около 35 000 лемков. Многих из них обстоятельства вынудили отказаться от греко-католического вероисповедания и перейти либо в православие, либо в римско-католическую веру. Греко-католические церковки на Северной Лемковщине превратились в руины или же перешли в собственность Римско-католической Церкви. Ситуация изменилась лишь после 1956 года, когда часть лемков вернулась в свои деревни. Другая их часть укоренилась на польских западных землях, культивируя там традиции предков. В 1990 году сенат Республики Польша осудил операцию «Висла», в результате которой 150 000 украинцев и лемков, в основном греко-католиков, были насильственно переселены из юго-восточной Польши в северо-западные регионы.

В последние годы культура лемков в Польше переживает период интенсивного возрождения, хотя сами лемки по-прежнему расколоты. В этом единственном случае Михал Ягелло готов сузить сферу действия принципа «я тот, кем себя считаю»; по нескольким причинам он опасается признать лемков отдельным народом. Что скажут на это украинцы? Что будет, если «лемковский народ» пожелает создать новое государство? И все же окончательное заключение автора таково:

Если тысячи людей считают себя отдельным народом, то даже если они объективно не правы, а мировое сообщество не поддерживает их устремлений, все равно стоит относиться к ним как к партнерам.Ibid. S. 325.[17]

Однако с политической точки зрения важнее отношение поляков к украинскому, белорусскому и литовскому меньшинствам. Здесь Ягелло справедливо считает себя последователем и учеником Ежи Гедройца и эмигрантского круга, сформировавшегося вокруг парижского ежемесячника «Культура», который сразу же после Второй мировой войны начал партнерский диалог с литовцами, белорусами и украинцами. «Культура» вызвала тогда в эмигрантской среде подлинную бурю, признав, что Вильнюс и Львов потеряны для Польши навсегда. Годы спустя Гедройц скажет:

Крупная, долгосрочная политика невозможна без жертв. Поэтому наша редколлегия сразу, еще в 1949 году, решила, что Вильнюс и Львов навсегда потеряны для Польши. Если мы хотим нормализовать наши отношения с Литвой и Украиной, то от этих земель мы должны отказаться. Мы должны отказаться и от требований их возврата даже после того, как ситуация изменится.Boruta M. Polacy o i dla niepodległości sąsiadów Rzeczypospolitej. Kraków: Towarzystwo Pomost, 1995. S. 76; Jagiełło M. Op. cit. S. 20.[18]

В 1952 году Юзеф Лободовский в статье «Против призраков прошлого» призывал поляков понять, что украинцы — это отдельный народ с правом на самоопределение, а украинцев убеждал более беспристрастно взглянуть на их роль в истории былой Речи Посполитой и в межвоенный период (1918–1939). В заключение Лободовский писал:

Неужели мы будем бесконечно препираться, кто первый начал, кто более виноват, кто пролил больше крови? Может быть, лучше попытаться побороться за иное первенство — за первенство протянутой руки?Łobodowski J. Przeciw upiorom przeszłości // Kultura. Szkice. Opowiadania. Sprawozdania. №2–3 (52–53). Luty-Marzec — Fevrier-Mars, 1952. S. 14–66. Jagiełło M. Op. cit. S. 21.[19]

Однако самое сильное впечатление производит сегодня приводимый Ягелло фрагмент пророческого заявления редколлегии «Культуры», напечатанного в 1953 году под заголовком «Недоразумение или дешевый патриотизм»:

Мы утверждаем, что участвовать в будущем европейском федеративном союзе имеют право не только народы, обладавшие независимыми государствами в 1939 году, но также украинцы и белорусы.Nieporozumienie czy tani patriotyzm? Nota redakcji // Kultura. Szkice. Opowiadania. Sprawozdania. №1 (63). Paryż. Styczeń-Janvier, 1953. S. 82–83; Jagiełło M. Op. cit. S. 21.[20]

В книге «Партнерство ради будущего» Ягелло последовательно разоблачает польскую (а также украинскую, литовскую, белорусскую, немецкую, чешскую) «окраинную ментальность» («mentalność kresowa»), которую он называет «национальной мегаломанией» и «гипертрофированной формой патриотизма». Дело в том, что «окраины» всегда находятся на границах государства и потому населены местными коренными жителями и прибывшими из центра пионерами-цивилизаторами. Часто местное население — особенно если пионеры прибывают из центра, привлекательного в культурном отношении, — перенимает язык и обычаи пришельцев, а иногда — вполне осознанно — их национальность. Бывает и так, что пришельцы превращаются в «местных». Никто не сумеет подсчитать, сколько поляков в свое время решило стать литовцами, украинцами, немцами.

Жизнь на окраинах могла бы стать, как пишет Ягелло, школой сосуществования народов, культур и религий. Но не стала:

Нужно обладать немалой доброй волей и жизненной мудростью, чтобы, пребывая на посту на окраине государства, сочетать свой патриотизм с уважением к людям, среди которых тебе выпало жить, и к их культуре. Это нелегко. Гораздо легче дается национальная мегаломания, иногда приобретающая злокачественную форму шовинизма или агрессивного национализма. Ею заболевали — и продолжают заболевать — не только потомки пионеров, но и те, кто лишь недавно примкнул к данному народу. Окраинная ментальность бывает заразительной.Ibid. S. 18.[21]

Во вступлении к своему труду автор говорит о мировых и европейских правовых актах в сфере охраны прав национальных меньшинств и напоминает, что Польша после 1989 года неоднократно подтверждала свое твердое намерение их соблюдать. Согласно польскому закону об объединениях, меньшинства в РП могут свободно объединяться, имеют право на школы с преподаванием на родном языке. Польская Римско-католическая Церковь обеспечивает своей пастве из числа национальных меньшинств возможность отправления культа на своем языке (литовском, немецком, словацком и других). Всей полнотой религиозных и гражданских прав пользуются сегодня украинцы греко-католической веры, православные белорусы, немцы-протестанты, татары-мусульмане, исповедующие иудаизм евреи.

* * *

Ягелло с одобрением пишет о выступлении президента Леха Валенсы (занимал пост в 1990–1995 гг.) в израильском кнессете в мае 1991 года, которое в значительной степени улучшило польско-еврейские отношения, высоко оценивает поведение президента в ходе официальных визитов на Украину (май 1993), в Белоруссию (июнь 1993) и Литву (апрель 1994). Автор книги полемизирует с теми, кому не нравится забота польского государства о национальных меньшинствах, возражает против мнения о том, что действия, направленные на достижение согласия и примирения с ними, в недостаточной мере учитывают польские государственные интересыIbid. S. 41–42.[22]. Он также призывает католическую Церковь пересмотреть понятие «патриотизм»:

Роль католической Церкви в этом процессе трудно переоценить. Без помощи Церкви нелегко будет привить миллионам соотечественников убеждение, что патриотизм в его современном понимании включает в себя уважение к другим и исключает национализм, ксенофобию, шовинизм. Наша история сложилась таким образом, что польская Церковь была вынуждена особенно бдительно стоять на страже единства поляков; поэтому она выступала за постоянство и единство, с подозрением относясь к изменениям и множественности. Быть может, благодаря этому мы по-прежнему существуем как поляки. <...> И все же настало наконец время, чтобы наша Церковь осознала: не каждое изменение подрывает устои того, что должно быть прочным, и не всегда множественность не уживается с единством. <...> Здесь полезным может оказаться устоявшееся убеждение, что в огромном большинстве мы являемся членами всеобщей, вселенской Церкви, то есть исповедуем не какую-то диковинную форму христианства, названную кем-то и когда-то «полонизмом», но католицизм, первый епископ которого сегодня — священник родом из Польши, а не «польский Папа».Ibid. S. 42.[23]

Михал Ягелло ссылается на слова примирения, обращенные Иоанном Павлом II к украинцам, литовцам, немцам и белорусам в 1991 году во время четвертого апостольского визита в Польшу. Автор утверждает, что эти слова еще принесут когда-нибудь желанные плоды — при условии, что будут услышаны и проникнут в польскую кровь. С этим следует согласиться, тем более, что Иоанн Павел II при всем своем экуменизме и национальной терпимости не переставал быть вполне «польским». Не случайно он столь часто ссылается на известное высказывание короля Сигизмунда II Августа (1520–1572): «Вашей совести я не король», произнесенное в эпоху господства принципа «Сuius regio, eius religio»Чья власть, того и религия. (лат.) — принцип, принятый при заключении Аугсбургского религиозного мира (1555).[24].

Среди других «польских героев» папы Иоанна Павла II следует перечислить также отца религиозной терпимости Павла Влодковица, королеву Ядвигу Анжуйскую, покровительницу сближения Востока и Запада, а также Циприана Камиля НорвидаПавел Влодковиц из Брудзеня (ок. 1370–1435) — ученый, правовед, ректор Краковской академии. Осудил обращение в веру с помощью меча, утверждал, что язычники имеют право свободно жить на своей земле. Ядвига Анжуйская (1374–1399) — польская королева с 1384 года. Ц.К. Норвид (1821–1883) — великий польский поэт эпохи романтизма.[25], который писал, что «народ состоит не только из духа, который разнится с другими, но и из того, что объединяет»Norwid C. Pisma wybrane. Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1983. T. 5: Listy. S. 530–531.[26].

3 июня 1979 года, во время своего первого апостольского визита в Польшу, в исторической проповеди на холме Леха в Гнезно Папа Иоанн Павел II представил дальновидную, но укорененную в истории концепцию христианской Европы, дышащей, как это подчеркивал уже Вячеслав Иванов, «двумя легкими» — восточным и западным. Он объяснил своим не всегда всё схватывающим на лету соотечественникам, а также, быть может, еще более изумленным гражданам западного мира, что в семью европейских народов следует включить, помимо поляков, литовцев, чехов, словаков, румын, болгар, сербов, хорватов, словенцев, венгров, еще и русских, украинцев и белорусов. Причем как полноправных членов: ведь Россия, Украина и Белоруссия стали неотъемлемой частью Европы тысячелетие назад, приняв крещение из рук одного из тогдашних центров европейской культуры — Нового Рима, то есть Византии. Напоминая об этом эпохальном событии, Иоанн Павел II взывал к экуменическому сознанию восточных и западных христиан, одновременно подчеркивая, что сам он — недавно избранный «Папа-поляк», «папа-славянин» — стремится внести свою лепту в «выявление духовного единства христианской Европы»Jan Paweł II. Pielgrzymki do Ojczyzny. 1979, 1983, 1987, 1991, 1995, 1997, 1999. Przemówienia, homilie. Kraków: Znak, 1999. S. 33–39.[27].

Стоит также вспомнить проповедь Иоанна Павла II, произнесенную во время его первого апостольского визита в Польшу (июнь 1979 года) в лагере уничтожения Аушвиц-Биркенау. Обрисовав «победный аспект мученичества о. Максимилиана Кольбе»Св. Максимилиан Мария Кольбе (1894–1941) — францисканский священник, основатель религиозного центра Непокаланув (1927), дважды (в 1939 и 1941) арестовывался гитлеровцами за помощь польскому подполью. В концентрационном лагере Аушвиц (Освенцим) добровольно занял место приговоренного к смерти заключенного Францишека Гайовничека и мученически погиб. Канонизирован в 1982 году Иоанном Павлом II.[28], Иоанн Павел II склонил голову перед мемориальными досками, увековечивающими мученичество в освенцимском лагере смерти представителей трех народов — евреев, поляков и русских:

Еще одна доска, выбранная нами… Доска с надписью на русском языке. Я воздержусь от комментариев. Мы знаем, о каком народе говорится в этой надписи. Мы знаем, каково было участие этого народа в последней страшной войне за свободу людей и народов. Мимо этой доски мы не имеем права пройти равнодушно.Jan Paweł II. Op. cit. S. 156.[29]

* * *

В книге Михала Ягелло мы находим обширные очерки о белорусах, украинцах, литовцах, словаках, моравянах и чехах в Польше, о поляках в чешском Заользье. Сильное впечатление оставляет рецензия на монографию «Книга памяти. Цыгане в концентрационном лагере Аушвиц-Биркенау», которая повествует о катастрофе, оставшейся в тени, — о геноциде цыганского народаMemorial Book. The Gypsies at Auschwitz-Birkenau. Księga pamięci. Cyganie w obozie koncentracyjnym Auschwitz-Birkenau. Gedenkbuch. Die Sinti und Roma In Konzentrationslager Auschwitz-Birkenau. T. 1–2. Munchen; London; NY; Paris: Państwowe Muzeum Oświęcim-Brzezinka — Centrum Dokumentacji i Kultury Niemieckich Sinti i Romów w Heidelbergu, 1993; Jagiełło M. Op. cit. S. 361–367.[30].

Автор, много путешествовавший по государственным делам, всегда был прекрасно подготовлен к своим поездкам в том, что касалось самой сути дела. Он знакомился с историей данной территории, изучал труды, посвященные тамошнему польскому меньшинству. В своей деятельности в качестве политика Михал Ягелло неизменно оставался верен своим прежним идеалам. Один из наиболее интересных очерков, вошедших в книгу «Партнерство ради будущего», носит название «Польский сон» и повествует о польских колонистах в Турции, которые в 1842 году основали на азиатском берегу Босфора деревню Адамполь. Первыми поселенцами здесь были участники восстания 1830–1831 гг., попавшие в русский плен, а затем отправленные в штрафные батальоны на Кавказ. Здесь они вновь оказывались в плену — на этот раз у черкесов, которые продавали их в рабство курдам. Тех, кто выдерживал тяжелый подневольный труд в течение пяти лет, освобождали. Иногда пленников выкупало из рук курдов братство св. Лазаря, занимавшееся опекой над прокаженными. В среде польской эмиграции в Париже, объединившейся вокруг князя Адама ЧарторыйскогоКн. Адам Ежи Чарторыйский (1770–1861) во время Польского восстания 1830–1831 гг. был главой Национального правительства. После поражения повстанцев и эмиграции князя его резиденция в Париже на острове св. Людовика («Отель Ламбер») была с 1843 года центром польской консервативной антицарской эмиграции. Интересно, что намного раньше, еще в самом конце XVIII века, молодой Чарторыйский был другом и соратником наследника престола Александра Павловича, а потом (1804–1806), когда тот стал императором Александром I, даже министром иностранных дел России. Кн. Чарторыйский, прежде чем выступил как враг России в 1830 году, долго, но безуспешно надеялся, что царь Александр I воскресит автономную Польшу. См.: Мемуары князя Адама Чарторижского и его переписка с императором Александром I / Пер. с фр. А. Дмитриевой, ред. и вступ. ст. А. Кизеветтера. Т. 1–2. М.: Книгоиздательство К.Ф. Некрасова, 1912–1913; Кн Чарторижский А. Воспоминания и письма. М.: Захаров, 2010.[31], возник замысел создания в Турции польского плацдарма борьбы за независимость от России. Из этих планов в конце концов ничего не вышло, но возникло существующее по сей день польское поселение, жители которого сначала занимались земледелием и животноводством, а затем стали жить за счет туризма. Сохраняя свой польский характер, поселение успешно развивалось: живущие в Адамполе поляки были более зажиточными, чем соседствующие с ними турки и греки. С конца XIX века поселение приобрело новое название — Полонецкёй (Polonezkoy), но после 1918 года турецкое правительство начало бороться с польским характером поселения, перестало признавать польское гражданство его жителей и ликвидировало польскую школуJagiełło M. Op. cit. S. 331–341.[32].

Ягелло, однако, пишет:

Не будем осуждать турок слишком сурово; отношения почти каждого большинства с резко выделяющимся на господствующем фоне меньшинством всегда отягощены преувеличенными опасениями, основывающимися на страхе перед разрушительным влиянием «чужаков». Мы также не свободны от подобных предрассудков. Лучше будем помнить о хорошем. А хорошим был уже сам факт согласия на возникновение польской деревни — Адамполя .Ibid. S. 338.[33]

Польский характер деревни сохранился вплоть до наших дней; летом 1994 года здесь гостил президент РП Лех Валенса…

Труд Михала Ягелло не только имеет огромную познавательную ценность, но и вызывает доверие своей этической и мировоззренческой позицией. А все потому, что он базируется, как пишет во вступлении сам автор, «на таком восприятии польского начала и польских государственных интересов, в котором есть место для Другого»Ibid. S. 22.[34].