«Мы успели в Кракове встретиться с бо́льшим числом людей, чем собирались и рассчитывали».

193.

Эва Липская, лежавшая в 80-х годах в больницах, но бывавшая и в заграницах, была полна энергии и воли к жизни. В 1985-м в варшавском самиздате вышел ее новый томик «Камера хранения тьмы», а в 1986-м в Кракове — избранное (в издательстве, где она сама много лет работала редактором), и в раздел «Новые стихи» в этом избранном она сумела включить 13 и 15 стихотворений самиздатовской книжки, в том числе и заглавное стихотворение. Притчи, метафоры, аллюзии, за руку не поймаешь, а речь идет о политической действительности Польши 80-х годов. Впрочем, «камерой хранения тьмы» Липская называет всю историю Польши, это «мрачная кладовка», в которой хранятся «сабли покрытые ржавчиной побед и поражений».

«Мрака» в поэзии Липской 80-х годов хватает, но парадоксальным образом ее стихи, сами интонации, сами ритмы сообщают читателю ту бодрость, энергию, волю к жизни, которые помогали ей перебарывать болезни и преодолевать трудности. Она и нас немножко подзарядила, и мы успели в Кракове встретиться с бо́льшим числом людей, чем собирались и рассчитывали.

194.

Но самым светлым воспоминанием рождественской недели в Кракове осталась ночь накануне Рождества, проведенная в тесной квартирке поэта Адама Земянина и его жены Марии, где за столом, кроме нас, были еще поэт Юзеф Баран и их приятель, прозаик, фамилию которого я, грешен, забыл. Земянин с женой жил в это время под самой крышей того же дома на Крупничей, где он жил и в 1979-м, но теперь уже не на первом этаже, а на самом верхнем, почти на чердаке.

Чердак был убогий, как ясли, где родился Христос, а жена его Мария и младенец создавали полное подобие Святого Семейства.

Мы просидели у них всю ночь, рано утром возвращались пешком с Крупничей к себе на Каноничу, пересекая Планты, мимо Сукенниц и нескольких костелов.

На улице Крупничей когда-то жили «крупники», то есть торговцы кушаньями из круп (в русском языке XI—XVII вв., как и в польском, есть это слово: «...и толокняники, и крупники, и площадные прасолы...»).

В наше время здесь торгует кондитер, которого Адам Земянин упоминает в стихотворении «Улица Крупнича»:

на улице нашей

есть кондитер частный

наша жизнь однако

не стала сладкой

 

вот чистой водки

иной раз выпьешь

иной раз залпом

иной раз со смаком

 

и кажется сразу

что все тебе ясно

но за эту

минутную легкость

 

отомстит водка

она ведь такая

ты к ней с хлебом

она же в лоб камнем

 

но и это лучше

пахнущей сладко

пончиками с розой

кондитерской частнойПеревод Н.А. См. «Польские поэты ХХ века», СПб 2000. Т. II. «Коврик классически слащавый» — ранее печатался в «ИЛ» 1999, №7.[1]

Земянин ухитрился родиться в том городке Мушина в Карпатах, куда Харасимович хотел бежать, как Гоген на Таити. Земянин перепробовал множество профессий, сплавлял лес по Висле, был даже пилотом-планеристом. В ранних стихах был певцом провинции, в позднейших писал о маленьком человеке в большом городе. Его лучшая книга, пожалуй, — «Коврик из горящего дома». Речь идет о таких ковриках, какими и у нас когда-то торговали на базарах: ковриках с лебедями или с оленем, абсолютный китч. Все стихи этой книги — такие «коврики». (Несколько таких «ковриков» в переводах Астафьевой опубликовала потом «Иностранка» — 1999, №7). Вот «Коврик классически слащавый»:

она молодая блондинкаТам же.[2]

а он с усами высокий

она собой как малина

а он довоенный полковник...

Но есть и такой: «Коврик на сером холсте семидесятых годов»:

серый трудяга в берете

тащится к первой смене

в термосе китайские тени

и завтрак с собой в портфеле

на сером холсте предрассвета

плетется он еле-еле

берет в киоске газету

толстую от благосостоянья

 

потом в тоскливом трамвае

он едет вместе со всеми

уже он не самый серый

уже он в толпе затерялся...Перевод Н.А. См. ИЛ 1999, №7; Польские поэты ХХ века, т. II.[3]

В первой половине 70-х Земянин, сверстник поэтов Новой Волны, говорят, полемизировал с Корнхаузером, но в этих стихах второй половины 70-х есть точки соприкосновения со стихами Корнхаузера. «Второго» Корнхаузера. Реалиста. Автора стихотворения «Едоки картофеля» и подобных. Огромная доброта и сочувствие к людям — источник особого очарования поэзии Земянина.

Стихи Земянина — и тексты, исполненные ансамблем, с которым он стал выступать, — в конечном счете принесли ему популярность. Его жизнь стала сладкой. А сам он — при нашей мимолетной встрече в Кракове осенью 1999-го — выглядел уже не только добродушным, но и удовольствованным жизнью. Впервые тут вспомнилось, что «земянин» по-польски значит «помещик». Впрочем, не обязательно же поэту жить всю жизнь впроголодь.