На смерть Эстерины, высланной гитлеровцами венецианки

I

Были косы, как шум колосьев,

а теперь? Затишье.

Сердце кануло красной мышью,

и «прости» не бросив.

 

Столько знанья скопил, а толку,

что в нем толку, глупом?

Гаснет свечка. Светает. Долго

я сижу в темноте над трупом.

 

Воскресить не могу. Ты видишь.

Стынут тени на милых веках.

Дать воды? Но и губ не двинешь.

Воду черпаешь в темных реках.

 

Где-то там засветился грустно

твой зрачок изумрудным светом,

ты в подземное входишь русло,

и трясина сомкнется следом.

 

А за окнами лес, как горе,

все растет, а зачем — не знаю.

И сорока на осокоре

глупо свесилась, как резная.

 

II

Если маму твою повстречаю,

расскажу, как тебя зарыли,

как покоились за плечами

две косы твои, словно крылья.

 

Как я ландыши клал весною

к этим узким ступням без сандалий,

как за тачкою перегноя

о Петрушке мы рассуждали.

 

III

Лес ты, лес мой, дубки-осинки,

погорюй со мной, друг старинный,

плачь и ты с ним, дыра в ботинке,

над красавицей Эстериной!

 

Леденцовые журавлята,

ватный заяц, олень из кости,

по комочку земли проклятой

на душистые губы бросьте.

 

Близок день. Дождь овеял покоем.

Реки горя в дожде безголосы.

Что ж, давайте, братья, зароем

руки, губы, глаза и косы.