Описания (9): Может быть, тебе удастся взобраться по его стрелам
Леопольд Стафф
Святой Себастьян
Преторианских золоченых лат лишенный,
Привязан к дереву, и в молодое тело
Высокомерный сброд, глумясь, пускает стрелы.
Как изваянье, в красоте неизреченной,
То Себастьян, Господень рыцарь обнаженный.
Взор, полный смертной мглой, стремит он к небу смело,
Готов неколебимо ждать, пока всецело
Душа в небесный свет уйдет преображенной.
И в полузабытьи, когда уже повисли
В веревках руки, он, от страшных ран измучен,
Святую кровь теряя, грезит вдохновенно
О жребии богоподобного Улисса,
Что в море, к мачте корабля, как он, прикручен,
Внимал, как сладко вдалеке поют сирены.
(из сборника «Мертвая погода», 1946)
Странный незнакомец и святой из Эрмитажа
Это стихотворение впервые встретилось мне в 70-е годы прошлого столетия. Тогда Государственный издательский институт как раз выпустил сборник Леопольда Стаффа под названием «Кто этот странный незнакомец» [«Kto jest ten dziwny nieznajomy»] (1976). Отбором и расположением материала для книги занимался Тадеуш Ружевич, он же написал послесловие. «Святой Себастьян» — это сонет, то есть стихотворение, составленное из двух четверостиший (катренов) и следующих за ними двух терцетов; строфы-катрены с охватной схемой рифмовки (abba abba), терцеты с тройной рифмовкой (cde cde). Написан он тринадцатисложником. Не скажу, чтобы после первого его прочтения у меня осталось какое-то особое впечатление. Впрочем, образ святого Себастьяна был мне знаком, и это был не литературный, а живописный портрет. В родительском доме в Гнезно у нас был художественный альбом «Эрмитаж» выпуска 1963 года, на русском языке. Как он к нам попал? Не помню. Может быть, в качестве награды в каком-нибудь читательском конкурсе? Может быть, как поощрение за успехи в учебе? Возможно. До сих пор у меня перед глазами бежевый холщовый переплет без суперобложки, с крупно написанным кириллицей названием. Одной из репродукций, наиболее сильно врезавшейся мне в память, была картина Тициана «Святой Себастьян».
Два святых Себастьяна
Тициан Вечеллио (1490—1576) написал мученичество св. Себастьяна дважды. В первый раз, когда ему было тридцать лет, и он был многообещающим представителем венецианской школы итальянской живописи эпохи Возрождения, учеником Джованни Беллини и Джорджоне. Тогда была написана картина маслом на дереве размерами 170х65 см, вдохновленная скульптурой Микеланджело «Раб» (так же судорожно вывернуто тело, нога так же опирается на каменную глыбу). Сейчас эта картина находится в церкви Санти-Наззаро-э-Чельсо в Брешии. Художник сосредоточился на изображении мощного, мускулистого тела, схваченного в резко изогнутом положении, как будто стремящегося всей своей бессильной массой разорвать путы, тела, пробитого одной стрелой, глубоко застрявшей в области грудины. Мы видим лишь часть лица Себастьяна, зато на фоне можно заметить другие фигуры, одна из них — ангелочек, присутствие которого указывает на святость мученика, другую я не могу различить.
Меня, однако, больше интересует картина, созданная пятьдесят лет спустя, в 1570-1572 годах, шедевр, написанный восьмидесятилетним мастером. Возвращение в конце жизни к образу св. Себастьяна может свидетельствовать о том, что первый, юношеский вариант оставил у художника неудовлетворенность. Тема не была закрыта. И действительно, когда сравниваешь эти картины, первая выглядит демонстрацией ремесленной виртуозности, вторая же — медитацией над мученичеством и святостью.
Тициан Вечеллио, «Святой Себастьян», около 1576. Холст, масло, 210 × 115,5 см. Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Блестящие глаза внимательно вглядываются…
Хранящийся в петербургском Эрмитаже «Святой Себастьян» — это масло на холсте размерами 216х116 см. Фигура святого мученика помещена в центральной части картины. Себастьян излучает спокойствие, тело, из которого торчат пять толстых стрел, не выказывает никакого мышечного напряжения, голова слегка приподнята, наклонена вбок, нос правильной формы, слегка вздернут, рот полуоткрыт, губы пухлые, немного женственные. Блестящие глаза внимательно вглядываются во что-то, находящееся в другом месте, и из этого другого места Себастьян, кажется, черпает силы, чтобы выносить мучения. Источник рассеянного света художник поместил в точке над картиной, поэтому лучше всего освещен торс мученика и перизоний (набедренная повязка). Художник извлекает свет с помощью импасто
Благодаря этому художник достиг впечатления единства изображенного пространства. Половина лица скрыта в тени, так же как руки и частично ноги. Вся фигура как будто выступает из темноты или полумрака, фоновые цвета полны драматизма: темное золото, коричневый, приглушенный красный. Если Тициан и применил здесь свой любимый апельсиново-рыжий цвет, получивший название по его имени, то затемненный, рассеянный, грязный. Справа, на уровне голени Себастьяна, художник извлек из темноты какой-то тревожный сгусток, нечто, что я не способен ни идентифицировать, ни назвать, нечто, не выглядящее благоприятным для мученика… Что ж, в месте противоборства духовных стихий, добродетели и неправедности, могут проступать разные необычные сущности.
Который святой Себастьян?
Является ли сонет Леопольда Стаффа экфрасисом описанной здесь картины? Это кажется вполне вероятным, хотя уверенности нет: ведь мученичество св. Себастьяна принадлежало к числу любимых тем живописцев Ренессанса, да и в последующие столетия хватало смельчаков, готовых помериться силами с этим сюжетом. Это длинный и славный список, от Ганса Мемлинга до Эль-Греко, который, как и Тициан, дважды обращался к этой теме, от Андреа Мантеньи до Питера Пауля Рубенса и многочисленной группы их последователей. В своем стихотворении Стафф пишет как о том, чего нет на картинах, так и о том, что на них есть. То, чего нет, как, например, информация о социальном статусе Себастьяна, о том, что он был императорским гвардейцем, преторианцем, Стафф, вероятнее всего, почерпнул из «Золотой легенды» бл. Иакова Ворагинского, либо из каких-либо весьма популярных в прошлом житий святых. То, что есть на картинах, в частности, на полотне Тициана, то есть «неизреченной красоты» тело мученика, пробитое стрелами, как и его «полный смертной мглой» взор, заставляет рассматривать в качестве источника вдохновения поэта живописный образ. Остальное — поэзия, и как раз об этом остальном я хочу написать несколько слов, особенно потому, что не могу с ним, с этим остальным, согласиться.
Мог ли святой Себастьян слушать голос сирен?
Там, где поэт видит взор, «полный смертной мглой», то есть затуманенный, я замечаю чрезвычайную, просто экстатическую сосредоточенность Себастьяна, которую художник подчеркнул вертикальными морщинами между глазами, и эта сосредоточенность позволяет ему смотреть туда, куда не проникает взгляд. Мне кажется весьма вероятным, что эта львиная борозда появляется от усилия разглядеть что-то, обычно скрытое здесь, на земле, от человеческого взгляда.
А в самом ли деле этот мученик готов страдать до тех пор, пока его душа не уйдет в «небесный свет»? Не думаю, ведь речь здесь может идти никак не о растворении души в свете, а о ее соединении с Богом. По мнению св Фомы, «<…> единение — это не единство в бытии, не растворение человеческой личности в океане Божественного — это единство в любви», и я доверяю его осведомленности. Себастьян гибнет не потому, что он преступник, преступление которого доказано, он принимает смерть за веру в Иисуса Христа, личностного Бога, которого он любит. Смерть, которой он мог избежать, если бы отрекся от своей веры. Одним словом, Себастьян, «се человек», телесно-духовное существо, жаждет встречи с Личностью, а не с какой-то энергией или неопределенной божественной субстанцией, так что не может быть и речи о растворении души в небесном свете.
Последняя строфа, поэтически, кстати, очень удачная, напомню:
[Себастьян грезит] О жребии богоподобного Улисса,
Что в море, к мачте корабля, как он, прикручен,
Внимал, как сладко вдалеке поют сирены.
— также кажется мне неверной по содержанию, поскольку банализирует мученичество. Да и откуда этот Улисс у солдата родом из Нарбонна на юге Франции, римлянина по выбору? Откуда сирены, мифические нимфы, полуженщины-полурыбы? Это просто, ответите вы — из Песни XII «Одиссеи» Гомера. Ну хорошо, но почему за миг до смерти Себастьян должен был думать о полурыбах-полуженщинах? Потому что они чудесно поют. А кто сказал, что сирены чудесно поют? Правда, волшебница Цирцея с острова Эя предостерегла Одиссея от «сладкого пения» сирен, а повествователь говорит об их «пленительных» голосах, но, в сущности, только сами сирены считают, что они «сладко поют»:
— К нам, Одиссей богоравный, великая слава ахеян,
К нам с кораблем подойди; сладкопеньем сирен насладися.
Здесь ни один не проходит с своим кораблем мореходец,
Сердцеусладного пенья на нашем лугу не послушав;
Кто же нас слышал, тот в дом возвращается, многое сведав.
Знаем мы все, что случилось в троянской земле и какая
Участь по воле бессмертных постигла троян и ахеян;
Знаем мы все, что на лоне земли многодарной творится.
(Пер. В. Жуковского)
Сирены, искусительницы и предательницы, лгут без зазрения совести, а самая большая ложь соблазнительных нимф состоит в обещании мудрости, просветления и свободы. А какая судьба ожидает поклонника их пения? Об этом предупреждала Цирцея:
<…> тому ни жены, ни детей малолетных
В доме своем никогда не утешить желанным возвратом:
Пением сладким сирены его очаруют, на светлом
Сидя лугу; а на этом лугу человечьих белеет
Много костей, и разбросаны тлеющих кож там лохмотья.
Итак, сирены заманивают мореплавателей в смертельную ловушку, а те умирают, одержимые желанием слушать их голос, уже неважно, сладкий он или пленительный. Картина пугающая, определенно демоническая. Так почему же Стафф заставляет героя своего стихотворения за мгновение до встречи с Христом мечтать об Улиссе и слушать пение демонических сирен. Как это согласуется с темой картины, то есть с человеком, умирающим за веру? Скажем прямо — никак. Одни назовут это licentia poetica
«Святой Себастьян» Эрики Педретти
Пуэнту для приведенной выше рефлексии я обнаружил в довольно неожиданном месте. В 1988 году в издательстве «Чительник» [Czytelnik] вышла книга Эрики Педретти «Святой Себастьян» (в оригинале „Heiliger Sebastian”, 1973). Автор — родившаяся в 1930 году в Штернберке (Чехословакия) швейцарская писательница и художница. Нарративный и фабульный слои упомянутого здесь романа подверглись далеко идущей фрагментаризации, которую можно назвать еще техникой коллажа. Проблематика романа затрагивает темы идентичности, миграции, вопросов отчуждения, утраты дома и детства, невозможности найти себе место в мире после великой войны. А где же во всем этом находится заглавный святой? Что ж, можно сказать, что его нет вообще, но это не соответствовало бы действительности. Имя собственное Себастьян четыре раза появляется на страницах романа, в том числе, однажды как «святой Себастьян». В романе св. Себастьян помещен на колонну на площади перед церковью. Добавим: на «моровую колонну», ведь св. Себастьян почитается в Церкви как покровитель, оберегающий от чумы, а результаты его заступничества подтверждены многочисленными чудесами («Самые известные слушания во время чумного мора происходили в Риме в 680 г. при папе Агатоне, в Милане в 1575 г. при архиепископе Карле Борромее и в Лиссабоне в 1799 г.), выписываю я из имеющихся под рукой «Житий святых Господних», 1881). Некий след предлагает скончавшаяся в 2015 году Эльжбета Феликсяк, которая прекрасно перевела «Святого Себастьяна». В послесловии она одним коротким предложением отсылает к названию книги: «Но прежде всего, есть заглавный святой Себастьян, о котором стоит прочитать начало его легенды в „Legenda aurea”, знаменитом произведении Иакова Ворагинского». Следуя совету переводчицы, читаю в «Золотой легенде» первые предложения «Легенды на день св. Себастьяна», читаю их раз, другой, сопоставляя с невротичной фабулой книги Эрики Педретти — и ничего не сходится. И лишь когда я возвращаюсь к тексту романа, к главе 23, которая целиком состоит из отрывочных фраз-комментариев, доносящихся из толпы зевак, что глазеют на похороны какого-то заслуженного гражданина, некоторые из этих фраз, составленные одна за другой, начинают складываться в осмысленное целое:
— Влезай на моровую колонну, давай, сюда, подай мне руку, подтянись же, подтянись, да держись же там, за ногу. В конце концов, зачем он тут стоит, не бойся, только не бойся, ведь он каменный, на что еще, кроме этого, годится такой святой!
— Надо же придумать, из всех святых выбрать себе именно этого
— именно святого Себастьяна!
— Он не хочет
— Осторожно, он тебя уколет
— вот это тебе в радость, обнимать Себастьяна!
— <…> может, тебе удастся взобраться по его стрелам
— оставь ее, она боится сделать ему больно, ведь она его любит, этого своего Себастьяна!
[выделено мной — К. К.]
На что годится святой?
Если мы воспримем приведенные выше цитаты буквально, то ответ будет очевиден: каменный святой Себастьян годится на то, чтобы крепко за него держаться, чтобы лезть по нему выше, чтобы «взбираться по его стрелам», а это означает также — по его ранам. Так идет ли здесь, на самом деле, речь лишь о памятнике мученику, стоящем на моровой колонне? Ведь памятнику нельзя причинить боль, а эта женщина, взбирающаяся на святого, «она боится сделать ему больно, ведь она его любит, этого своего Себастьяна». Почему она любит мученика за веру? Потому что тоже верует. Так что не столь очевидный ответ — во всяком случае, очевидный не для всех — будет звучать так: святой Себастьян годится для того, чтобы укрепляться его верой, ведь если удалось ему, то у других тоже может получиться; чтобы взбираться по нему выше, до самого неба, и наконец — чтобы из его ран черпать силы для преодоления препятствий. Может ли это быть пуэнтой для тициановой медитации над мученичеством и святостью? Думаю, это должно быть пуэнтой.
Приложение
Из предания о мученичестве св. Себастьяна следовало, что он был расстрелян насмерть африканскими лучниками. Однако он, хотя и выглядел «будто ощетинившийся стрелами», не погиб. Ночью, когда мучители, уверенные в смерти приговоренного, ушли, его благочестивая вдова Ирина пришла, чтобы похоронить тело, и тогда, к своей радости, заметила слабые признаки жизни. Она ухаживала за Себастьяном, пока тот не выздоровел, после чего мученик… понесся на встречу с императором Диоклетианом, свои палачом, чтобы увещевать его: «Господь мой Иисус Христос благоизволил воскресить меня, чтобы я пришел к вам и перед всеми людьми был свидетелем вашей неправды, обличая вас в том, что вы несправедливо воздвигаете гонения на христиан»
