Открытая позиция
В Париже, в издательстве журнала «Культура», вышел сборник статей и очерков члена редколлегии «Культуры» и «Континента», известного польского писателя и художника Юзефа Чапского.
Выход книги, в которой восьмидесятилетний писатель собрал, а точнее — тщательно отобрал тексты, перепечатывавшиеся преимущественно (кроме одного) в журнале «Культура» с первых послевоенных времен, — уже событие. Но для русского читателя книга Юзефа Чапского представляет особый интерес. Одна из путеводных нитей книги — польско-русские отношения, отношение поляков к России и к русской культуре, литературе, поэзии. И если польско-русские отношения до сих пор бывают замутнены, если в отношении поляков к России еще можно встретить печальное, хотя и объяснимое смешение русского и советского и вытекающие отсюда антирусские чувства, то отношение Юзефа Чапского к русской культуре я не побоюсь назвать влюбленностью.
В биографии Чапского многое предрасполагало к такому чувству, а многое, казалось бы, наоборот, должно было отвратить его от России, заставить возненавидеть самый звук русской речи. Однако это не произошло. Напомню несколько вех биографии Юзефа Чапского. Воспитанный в дореволюционной России на русской поэзии и русском искусстве «серебряного века», он юношей возвращается в Польшу, обретшую независимость, и почти сразу принимает участие в польско-советской войне 1920 года. В 20-30-е годы, окончив краковскую Академию художеств, Юзеф Чапский почти полностью отдается живописи, становится известным у себя на родине и в Европе, подолгу живет в Париже. С начала Второй мировой войны Юзеф Чапский как офицер запаса призван в польскую армию. Он оказывается в частях, которые 17 сентября 1939 года приняли на себя предательский удар Красной Армии. Вместе с тысячами польских офицеров он попадает в советский плен, в один из трех лагерей, весной 1940 года почти полностью уничтоженный энкаведистами.
Военнопленные польские офицеры из лагеря в Козельске (в Оптиной пустыни) — четыре с лишнем тысячи человек — были убиты и зарыты в массовых могилах в печально прославленном Катынском лесу. Где находятся могилы еще примерно десяти тысячи офицеров — военнопленных из Осташкова и Старобельска, — до сих пор неизвестно. Юзеф Чапский был в лагере в Старобельске, но до начала массового уничтожения, как и несколько сот других офицеров из трех лагерей, был переведен в лагерь в Грязовце Вологодской области. Эти несколько сот да те несколько десятков, что были взяты в следственные тюрьмы, — вот все, что уцелело от 15 тысяч польских офицеров, попавших в советский плен. После нападения Германии на Советский Союз советское правительство заключило договор с польским правительством в изгнании и объявило амнистию для польских граждан, находившихся в советских лагерях. Тут-то и обнаружилось исчезновение тысяч польских офицеров.
Едва освободившись из лагеря, Юзеф Чапский получает от главнокомандующего польской армией в СССР генерала Андерса, тоже освобожденного по амнистии из тюрьмы НКВД, поручение вести розыски пропавших польских офицеров. О том, что Чапский выполнил возложенную на него миссию, не принесшую никаких результатов, несмотря на встречи с советским руководством на самом высшем уровне, писатель рассказал в изданной в 1948 году, когда тайна Катыни уже перестала быть тайной, книге «На бесчеловечной земле». Вот, казалось бы, и пришла пора возненавидеть эту «бесчеловечную землю» и все, что с ней связано. Но в 1949 году, т.е. вскоре после выхода книги, Чапский на страницах «Культуры», в статье, которая нынче перепечатана в сборнике «Шум и призраки», дает резкую отповедь антирусским выпадам одного польского эмигрантского публициста. «Нет хороших русских, — восклицал тот, — ибо в этой стране нет людей — одни рабы и невольники». А русскую православную Церковь этот же автор называл церковью Антихриста. Чапский резко отвечает на эти обвинения:
Если нельзя перечеркнуть человека, забыть, что он создан по образу и подобию Божию, то нельзя и писать с примитивным презрением о целом народе. <…> Православный люд разметен сейчас по всему свету, а в России ушел в катакомбы. Я не могу забыть о плитах 18 века с надписями кириллицей, о надгробных плитах русских монахов, на которых мы сидели в Грязовце, где под белым вологодским небом стояли руины взорванной церкви… Я не могу забыть ни ту девушку, что тайно показала мне крестик на шее, ни старушку, прятавшую коряво исписанный бумажный лоскуток — предсмертную молитву, которую там православные кладут на лицо при приближении смерти вместо запрещенного обряда последних таинств. Я не забуду и того полковника действующей армии, обычного советского человека, который через 10 минут после нашего знакомства говорил мне, как брату, о русской катакомбной Церкви, хотя и знал, что одно мое неосторожное слово стало бы гибельным для него. В очерке «Via dei fiori» я уже описал судьбу нескольких сот русских монахинь, которые еще в 1940 или 1941 году были судимы в лагере, причем три приговорены к смертной казни, потому что одна из них, хоть их морили голодом, не согласилась работать на советскую власть, на власть «сатаны», как они говорили. Это было 24 года спустя после взятия власти в России партией, которая всеми методами — ссылками и казнями, искусственно созданными конкурентными «церквями» — ликвидировала всякую религию.
Юзеф Чапский напоминает слова великого польского поэта прошлого века Циприана Камиля Норвида, который, также по поводу грубых антирусских выпадов современной ему журналистики, предостерегал: «Нация складывается не только из того духа, что отличает ее от других, но и из того, что ее с ними соединяет». «Дело не в том, — пишет Чапский, — люблю я Россию или ненавижу. Дело в том, что ни один поляк не сумеет вычеркнуть ее из истории, в том, что ее история, ее литература принадлежат мировой культуре». Не случайно рядом со статьями Чапского о польских и западноевропейских авторах мы находим в книге статьи о Блоке, Розанове, Ремизове. Не случайно Юзеф Чапский вместе с главным редактором «Культуры» Ежи Гедройцем от истоков формировал линию журнала, направленную на взаимопонимание с русским антитоталитаризмом, а много позднее стал у колыбели журнала «Континент».
В 1974 году, после высылки Солженицына и встречи Гедройца и Чапского с русским писателем, Юзеф Чапский пишет:
В моем, в нашем отношении к России — я могу сказать нашем, потому что линия «Культуры» была такова с самого начала — важно было то, что, как и 27 лет назад, мы верим, что смертельная угроза для Польши может и должна будет исчезнуть, когда там, в России, у нас будет — как говаривал Норвид — своя партия, когда мы не только освободимся от советского кошмара, но и преодолеем в себе — и русские, и мы, поляки, — национальный шовинизм и вечные искушения империализма. Эта открытая позиция — позиция надежды по отношению к будущему — есть и будет позицией «Культуры». Солженицын — это для нас надежда в общей борьбе за осуществление той же самой цели: свободы всех народов востока Европы.
«Русская мысль», № 3391, 17.12.1981
