Петр Плаксин. Сентиментальная поэма
I
На станции Тошная Пустошь,
Богом забытой на свете,
Телеграфистик Петр Плаксин,
Увы, не играл на кларнете.
Факт незначительный вроде,
Не поэтический явно,
Но небывалых событий
Стал он причиною главной.
Горестна жизнь... Вероломна...
Часто пустейшие штуки
В тихую драму сплетутся,
В невыносимые муки.
Словно холодные рельсы,
Перемежатся уныло
Невыносимой печалью
И прозябаньем без силы.
Однообразна, как шпалы,
Дней череда безучастных,
Только звонки отправленья
Глохнут в потемках ненастных.
Глянешь в окошко и сразу
В слякоть и дождь угадаешь,
Голову в руки уронишь,
Горькие слезы глотаешь.
II
Возле такого окошка,
У телеграфной машины
Плаксин страдал — и не всякий
Ведал страданья причины.
Ни Парамон Параграфьев —
Пристав, душевный мужчина
(С ним о том годе венчаться
Не пожелала Арина).
Ни Влас Димитрич Запойкин —
Техник, что в месяц имеет
Сотню целковых (начальству
Техник потрафить умеет).
Ни контролер Слономоськин,
Малый настырный и серый,
Тщетно желавший втереться
В местные высшие сферы.
И, наконец, был не в курсе
Главный путейский Рублёвкин
Пантелеймон Александрыч,
Дока по части «Зубровки».
Ежли же Их благор-р-родье,
Будучи в чине и званье,
Не знали… Кому же в уезде
Большее дадено знанье?
III
Все ж кой-какие особы,
Зная всего понемножку,
«Шерше ля фам» повторяли,
То есть ищите бабешку.
Я, признаюсь, не поверил,
Хоть Антонина Петровна
(Кондукториха) склонялась
К версии этой любовной.
И под секретом твердила,
И приводила резоны,
Что — не иначе — влюбился
Телеграфист станционный.
Ахти, угодники Божьи!
Господи! Вот не гадали!
Это в кого же такую —
В Ольгу, Прасковью, Наталью?
В Софью? Авдотью? Настасью?
Веру? Анюту? Малашу?
Может, в Марию Петровну?
Может, в Семенову Ташу?
Что?! Из буфетной в полячку?!
Господи… присно и ныне!!!
...Плаксин меж тем у окошка
Прямо извелся в унынье.
IV
На станции Тошная Пустошь,
Богом забытой на свете,
Техник Влас Дмитрич Запойкин
Чудно играл на кларнете.
То безысходно, как будто
Весь он отравлен тоскою…
Скажем, «Последний денечек»
Или другое какое...
То задушевно и сладко,
Словно бы пташки в июле,
То разухабисто, дико
О самоварах и Туле.
А у хозяйки буфета
Сердце как есть изнывало:
Как это дивно... Влас Дмитрич…
Панна Ядвига шептала.
Техник усишки подкрутит,
Глянет умеючи этак:
«Нешто вам, панна Ядвига,
Нравится музыка эта!»
Дмитрич кадит, а Ядвига
То повздыхает, то охнет...
Плаксин опять же страдает
И по буфетчице сохнет.
V
Зимние воют бураны,
Снеги по волости сея,
Чисто выводит Влас Дмитрич:
И-их, горемыка Расея!
Сыплются белые хлопья,
Дует в оконницы ветер,
Панна Ядвига проезжих
Потчует водкой в буфете.
Лютая стужа ярится,
Дрожь до нутра достигает,
Плаксин сидит и посланье
Панне Ядвиге слагает.
Пишет о том, что Ядвига
Вряд ли понять его может,
Но умоляет, однако,
О снисхождении все же!
Пишет о том, что влюбился,
Но не решался признаться,
Дмитричу просит ни слова:
Техник — насмешник, признаться!
Пишет, что любит, мечтает,
Грезит душевно и чисто,
И на послание каплют
Слезы телеграфиста.
VI
Есть в аппаратной оконце,
Откуда приметен проселок,
И мокрый перрон, и вагоны,
И три деревца невеселых.
Откуда видать пассажиров,
Спешащих в унылые дали,
И видно российскую осень,
И буден унылых печали.
А в буднях тех сплошь удрученья
И муки банальные очень,
И фразы, прощальные фразы,
И очень далекие очи...
О, бедное глупое сердце!
О, сладость надежды заветной!
Ах, ночи бессонной рыданья!
Ах, слезы любви безответной!
«Мне безразличны, мсье Плаксин,
Чувства телеграфиста...
Мой идеал — Влас Димитрич
С тонкой душою артиста...»
Плаксин читает и плачет:
«Всем-то я лишний на свете!»
И думает: «Как бесподобно
Влас Дмитрич-то… на кларнете…»
VII
На станции Тошная Пустошь
Возле ограды кладбища
Есть небольшая могилка
С крестиком черным и нищим.
С надписью: «Добрые люди,
Горестна жизнь и терниста…
Богу молясь, помяните
Плаксина, телеграфиста».
1914
