«Поэтом Кракова бывал в своих первых книгах Ежи Харасимович».

151.

Поэтом Кракова бывал в своих первых книгах Ежи Харасимович. Но вскоре стал поэтом Карпат. Так что в польском контексте он — поэт как бы «региональный», а в европейском контексте, наоборот, национальный, карпатский, что и подтверждено давным-давно переводами его книг на чешский и словацкий. Народы Карпат во многом схожи (был бы даже резон создать «карпатоведение»).

Поэт Карпат и увез нас в Карпаты. Он позволил нам дослушать полагавшийся по программе для приехавших переводчиков доклад о Яне Кохановском (прочитанный одним из его истинных знатоков профессором Янушем Пельцем), а потом похитил нас, и его знакомый таксист увез нас километров за пятьдесят в горы. В Кальварию.

Об этом таксисте нам рассказал потом кто-то из краковян, что Харасимович, который много издавался и много зарабатывал, купил этому таксисту машину с условием, что тот будет при необходимости возить его самого и его друзей.

О Кальварии — подробнее.

«Calvaria» (от латинского calva— «череп») — это латинское название горы Голгофа. А в быту польского католичества «Кальвария» — это как бы большая пространственная модель крестного пути Христа. «Создание Кальварии, — поясняет польский этнограф Ян Станислав Быстронь в «Истории обычаев в давней Польше», — было делом, требовавшим больших затрат и больших усилий, потому что нужно было большое пространство, на котором мог бы проходить длинный крестный путь и находилась бы Голгофа, и нужно было построить ряд часовен на стояниях этого пути». Слово «Кальвария» было мне знакомо по Вильнюсу 1948-го; в окрестностях Вильнюса тоже была такая «Кальвария», и верующие «повторяли» путь Христа, двигаясь по этапам этого пути. В Польше — несколько «Кальварий». Самая большая и знаменитая — та, которую показывал нам Харасимович, заложенная в XVII веке на склонах горы Жар. Здесь монастырь времен барокко, большой костел, а по склону горы — около сорока маленьких церковок и часовенок, имитирующих стояния Христа на Его крестном пути на Голгофу, и все это среди вековых дубов и лип, а с вершины горы открывается вид на окрестные горы. Впрочем, и по дороге Харасимович просил водителя остановиться в том месте, где ему панорама казалась особенно впечатляющей.

Мы-то знали, конечно, что наш гид по католическим достопримечательностям поляков, певец польских Мадонн (одна из его книг стихов так и называется «Польские Мадонны») главным своим делом многих лет считает защиту гибнущих православных церквей крошечного восточно-славянского этноса лемков. Лемки — осколок тех давних времен, когда восточное славянство еще не консолидировалось в крупные народы и нации, а представляло собой мозаику мелких племен, известную нам по первым страницам «Повести временных лет». Как многие этносы, живущие в горах, лемки сохранили архаические черты. Еще несколько столетий назад они, двигаясь горами на Запад, дошли чуть ли не до Кракова и оставались в здешних местах экзотическим восточнославянским православным анклавом, пока события Второй мировой войны и последующих лет не обернулись для них трагедией. Украинская Повстанческая Армия, укрываясь в послевоенные годы в Карпатах, нашла у лемков, считавших себя родственниками украинцев, сочувствие или даже поддержку. А после разгрома УПА лемков выселили из их насиженных веками карпатских гнезд. В Польше нет своей Сибири или своего Казахстана, но расселили их как можно дальше от Карпат, по северным воеводствам страны, вдоль всего течения Вислы (поэтому и операция носила кодовое название «Висла»). Лишь много лет спустя лемкам разрешили возвращаться (тем, кто остался жив). И один только голос Харасимовича был голосом в защиту лемков, совестью польской поэзии.

В стихах Харасимовича обе противоположные установки поэзии, обычно несовместимые, установка на «правду и справедливость» и установка на «красоту», мирно уживаются, его стихи о лемках и совестливы, и красивы, даже декоративны:

В дуплах икон безработные дремлют пророки

Лилией святой заслоняясь от шума мирского

И планеты похожие на подсолнухи кружат

На синем куполе церковном

 

Есть там и месяц с бородой как дьячок хилый

И есть лицо кометы с красными волосами

И львиная голова солнца и звезд песок синий

И святая Ольга с огромными очами

 

И кружат планеты и держится лемков небо

Церковные корни в землю вросли крепко

Кто ж задержит в его ястребином полете солнце лемков

Кто ж задержит их маленькую гудящую как шмель землю.«Зловещее церковное небо» — Перевод Н.А. — «Польские поэты...»[1]

В 1956 году Харасимович — наряду с Гроховяком — был одним из «титульных» поэтов «поколения 56». Сейчас он не любит, чтобы об этом вспоминали. Он сам по себе. Он опубликовал десятки поэтических книг. Он неисчерпаем. О чем только он не писал. И об украинском происхождении своих предков по отцу. И о победах польского оружия в давние времена. И о польской старине.

152.

В Кракове старина — на каждом шагу. Ресторан «У Вежинека» тоже помещается в старинном доме краковского купца Вежинека, принимавшего у себя во время оно даже королей и императоров. В этом ресторане — очень пышно — принимали нас, переводчиков из многих стран, краковские писатели. Украшением стола было огромное блюдо с форелью. Украшением зала была высокая и статная Вислава Шимборская. Мы перебросились с ней несколькими вежливыми словами, у нее нам еще удастся побывать в 1986-м, еще жив будет и Корнель Филипович, в тени которого она будет, со свойственной ей обычно скромностью, держаться. Но в зале «У Вежинека» она буквально царствовала. Я же беседовал с Ежи Квятковским, краковским критиком и литературоведом, добрым ангелом многих и многих польских поэтов. Даже Ивашкевич (у которого, как у всякого подлинного художника, бывали сомнения в себе) говорил мне, что начинает ценить те свои стихи, о которых напишет Квятковский. Кардинально помого Квятковский Харасимовичу в первые годы. А Мариан Яхимович, «валбжихский отшельник», издал свою первую книгу стихов в 1957-м, пятидесяти одного года от роду, только благодаря тому, что в краковском издательстве поэзией в тот момент ведал Квятковский. Я писал Квятковскому однажды, он прислал мне одну из своих книг, но моя беседа с ним осталась единственной. В декабре 1986-го, когда мы снова попали, наконец, в Краков, он умирал и в канун нового года умер.