Рим в стихах и прозе Херберта
Цель данной работы — установить, как именно Збигнев Херберт конструирует собственный мифологический образ Рима, как этот миф меняется в рамках его творчества, и прежде всего описать те контексты, в которых автор располагает события и героев.
Следует подчеркнуть, что миф Рима в творчестве поэта появляется в связи с историческими и политическими реалиями второй половины XX века. Это значит, что он сопряжен с такими жизненно важными для гражданина тоталитарного государства темами, как противостояние власти и гражданских свобод, деспотия и республика, независимость и подчиненность, личная и общественная этика, а также гражданская позиция, достоинство и права человека. Этой проблематике посвящена бóльшая часть данной работы (а обращение к ней, в свою очередь, требует теоретического предварения, в котором обсуждается использование метода интертекстуального анализа в литературоведческих исследованиях).
Главной темой данной работы является образ римской цивилизации как один из важных аспектов того видения мира, которое представлено в творчестве Збигнева Херберта. Раскрытие этой темы предполагает исследование поэтических произведений, в которых упоминаются события и персонажи, появляющиеся на страницах римской истории. Я буду демонстрировать их буквальное, а также метафорическое или аллегорическое значение, имея в виду отношение Херберта к римской цивилизации как к образцовой модели европейской культуры или даже к символу цивилизации в целом.
Рим как символ цивилизации. Одна из главных причин обращения к исследуемой проблеме связана с тем, что в творчестве Херберта римская цивилизация (часто не осознаваемая исследователями в качестве отдельного варианта античной традиции) представлена не так, как греческая. Мифы, религия, литература и история Древней Греции трактуются как базовый культурный образец, с которым поэт сопоставляет современного человека и сегодняшнюю культуру (часто противопоставляя эти пространства); в случае Рима он пользуется небольшими, иногда на первый взгляд незаметными, но существенными в содержательном отношении понятийными сдвигами. Рим в поэтических произведениях и эссе Херберта существует как модель цивилизации, а не культуры. Об этом тонком различии, важном для поэта, подробнее поговорим ниже. Здесь необходимо добавить, что эта модель функционирует в двух вариантах — позитивном и негативном: она воспринимается как идеал или служит примером исторического зла. Следовательно, история Рима символически эксплуатируется в двух семантических измерениях. Первое предполагает сопротивление цивилизации варварству и разрушительной махине времени, уничтожающей все проявления и доказательства человеческой активности. Это оптимистичный, хотя и не лишенный драматизма взгляд на деятельность человека, борющегося и с природой, и с одичанием представителей человеческого рода. Второе измерение обнаруживает историософское зло внутри самой цивилизации, а следовательно, акцентирует присутствие метафизического зла в человеке и его истории, заполненной преступлениями, насилием и ложью. Здесь зло функционирует как внутренняя, а не внешняя по отношению к человеческой природе и созидательному труду сила. Именно в связи с переплетением этих разнородных мотивов Рим как аллегория цивилизации так любопытен для исследователя.
Мотив тоталитаризма. Как уже было отмечено выше, Рим в творчестве Херберта может выступать как позитивная модель мира, однако это не единственный способ обращения к римской истории, которая так же успешно может быть использована для демонстрации результатов функционирования неограниченной власти, стать классическим примером тирании и предлогом для описания разнообразных вариантов реакции на политическое насилие — услужливой сервильности, сдержанного отстранения и, наконец, героического сопротивления. Римляне здесь могут выступать как «пруссаки античности», не осознающие значимости высокой культуры полудикари с «волчьим аппетитом», которых мы наблюдаем во время разорения произведений греческого искусства, и даже как палачи и убийцы
В споре о политической несвободе в XX веке и порабощении народов римская цивилизация оказывается «амбивалентным аргументом», а ее представители — историческими примерами воплощения зла или добра. Если речь идет о гитлеровской или большевистской оккупации и нацистской или коммунистической идеологии, отсылка к Риму представляет собой нечто вроде идейной защиты: в случае противостояния тоталитарным системам латинская цивилизация становится символом традиции законности, противопоставляемой советскому и фашистскому беззаконию. С другой стороны, Рим может символизировать агрессию и кровавые завоевания империи, прежде всего самодержавие «Третьего Рима» в его советском варианте. Во втором случае поэт пишет о деспотизме безжалостных цезарей, противопоставляя его позиции республиканцев — прежде всего Катона, являющегося символом «прямой спины», непокорности.
Характерно, что Херберт никогда не обращается к каким-либо персонажам или событиям самим по себе, в связи с размышлениями о минувших временах и свойствах некоторой эпохи. Напротив, герой или эпизод античной истории в его текстах выполняют функцию образца, «нравственного камертона» и привлекаются поэтом как основание для оценки современности и окружающих людей. Это положение вещей является результатом не только использования «лирики маски», «ролевой лирики», «эзопова языка» в связи с цензурой, действующей в социалистической Польше (как хотелось бы считать некоторым), но и восприятия античных Греции и Рима как культурного образца и непреходящей нормы, что особенно ярко выражено в стихотворении «Почему классики» (N), а также в собственной интерпретации этого текста Хербертом
Культура и цивилизация. В беседе с Анджеем Киевским Херберт прямо говорит: «У немцев мы научились пагубному разграничению цивилизации (нечто более низкое) и культуры (нечто духовное)»
В известной работе Норберта Элиаса «О процессе цивилизации» мы обнаруживаем обширные фрагменты, в которых описываются различия, с одной стороны, между французским и английским подходом к этим понятиям и — с другой — немецким самосознанием. Обращение к происхождению этих терминов и их неоднозначной трактовке, по мнению автора, важно потому, что за ними стоят «оценочные суждения, которые скрыто в них содержатся»
Французское и английское понятие «цивилизация» может относиться к политическим или хозяйственным, религиозным или техническим, моральным или социальным фактам. Немецкое понятие «культура» употребляется главным образом по отношению к сфере духовных, художественных, религиозных фактов. Более того, имеется сильно выраженная тенденция противопоставлять их политическим, экономическим и социальным фактам, проводить между этими двумя областями четкую разграничительную линию. <…>
Со сказанным выше тесно связано другое различие этих двух понятий. «Цивилизация» обозначает процесс или, по крайней мере, результат процесса. Оно относится к чему-то, находящемуся в постоянном движении, все время идущему «вперед». Немецкое понятие «культура» в его современном употреблении имеет иную направленность: оно указывает на продукты человеческой деятельности, имеющиеся в наличии подобно «цветам в полях», — на произведения искусства, книги, религиозные или философские системы, в которых проявляется самобытность создавшего их народа. Понятие «культура» ограничиваетЭлиас Н. О процессе цивилизации…, с. 60–61. [5].
Сформулированные таким образом дефиниции предполагают некоторые дополнительные следствия или, если формулировать более осторожно, тенденции. В то время как использование понятия «цивилизация» скорее предполагает открытость и уничтожение границ и различий, понятие «культура» подчеркивает национальную специфику и акцентирует внимание на достижениях некоторой общности. Элиас считает, что эти неочевидные различия связаны с разным историческим опытом. Англичане и французы демонстрируют «самосознание народов, национальные границы и национальное своеобразие которых на протяжении веков не подвергаются сомнению, поскольку они окончательно утвердились и упрочились, — тех народов, что уже давно вышли за свои границы и колонизовали территории за их пределами»
Таким образом, сформулированный подход ярко иллюстрирует взгляды Збигнева Херберта, который крайне внимательно относился к описываемым Элиасом проблемам. Тот факт, что современные тенденции литературоведческих исследований связаны с противоположными устремлениями, не меняет позиции поэта.
Как этот фон позволяет оценить эссе Херберта? Ответ представляется довольно очевидный. В комментариях, интервью, в прозаических текстах Херберт отсылает к «французскому» подходу в описании истории, акцентируя внимание на материальных основаниях культуры и универсальных чертах европейской цивилизации. Внимание поэта к наследию Древнего Рима не случайно, поскольку именно Римская империя сформировала общеевропейский фундамент. Эта мысль присутствует и в эссе («Арль» или «Урок латыни»), и в несобственно литературных высказываниях Херберта. Увлеченность экономическими вопросами и экономический анализ масштабных начинаний (например, реконструкции Акрополя или строительства гигантских готических соборов) не только свидетельствуют о личных склонностях автора, связанных среди прочего с полученным им образованием, но и отсылают к основополагающим постулатам творчества и оценочным суждениям, лежащим в его основе. Иногда эти суждения скрыты, но в других случаях (к примеру, в интервью Мареку Орамусу) авторская позиция высказывается прямо:
Цивилизация должна принимать во внимание материальное начало. Мы возвращаемся в Польшу, мы дома, мы счастливы, пока не встретилась яма на дороге, где автомобиль практически развалился на части. В гостинице в центре воеводства не закрывается окно, поэтому его забили гвоздями. У меня цивилизационное сердце, поэтому мне было неприятно. Почему в этой стране нельзя объединить дух и материю? Я считаю, что самая важная на сегодня задача — это возвращение словам их истинных значений и восстановление логики вещей. Чтобы вещи не плакали (Poeta sensu. Rozmawia Marek Oramus, WYW, с. 108).
Эту реплику необходимо интерпретировать в двух контекстах — узком и более широком. Узкий (и неуниверсальный в историческом отношении) контекст связан с цивилизационным упадком социалистической Польши.
Lacrimae rerum. Для Херберта коммунизм — не только духовная, но и материальная гибель человеческого мира. Более того, сущность нравственного и онтологического ущерба, которому подвергается материя, состоит в превращении вещей в фантомы — как в горько-саркастичной «Сказке о гвозде»[1]. Почему существует или, точнее, почему может существовать королевство без гвоздей, бумаги, веревки, кирпича и прочих перечисленных в стихотворении материальных благ? Можно задать более универсальный вопрос: какова онтологическая сущность советской империи? «Она призрачна», — кратко отвечает поэт. В этом секрет устойчивости коммунистического государства, в котором все вроде бы такое же, как везде, но это только иллюзия[7].
В текстах Херберта мы неоднократно читаем о «слезах вещей» (lacrimae rerum). Этот мотив, заимствованный из «Энеиды» (книга I, стих 462), вводит нас вслед за Вергилием в мифологическое пространство и аллегорическую сферу судьбы человека и результатов его труда. Время беспощадно уничтожает народы и города, что подтверждается историей троянцев-изгнанников, рассказанной на стенах храма Юноны в Карфагене, — и, возможно, даже вещи (в этом случае изваяния) могут плакать над судьбой тех, кто потерпел поражение[8]. Херберт, трансформируя известный римский мотив и усиливая его посредством антропоморфной метафоры, делает акцент на вреде, наносимом самой материи, и это дополнительно усугубляет трагизм человеческого существования в коммунистической антицивилизации. Разрушение, как оказывается, возможно не только в результате смерти или другой формы полного уничтожения, но и в результате онтологического увечья вещей, состоящего в лишении их настоящего бытия, что приводит к поруганию материи. Коррозия достоинства заставляет материю испытывать настоящие нравственные муки[9].
Сила поэтического высказывания связана с приемом олицетворения предметов (и земли как целого), которые чувствуют нравственную несправедливость. Зло коммунизма, воздействуя не только на человека, но и на весь мир, приобретает метафизический характер. Эта конструкция представляет собой противоположность платоновского понимания идеи Добра, которая существует одновременно в метафизическом и этическом измерениях. Описываемый вариант поругания мира и человека не был известен древним: это продукт современной идеологии, завладевшей не только духовным, но и материальным миром.
Хрупкость цивилизации. Если использовать древнюю метафору, описывающую человеческое существование, мы могли бы сказать, что цивилизация — утлое суденышко в бурном море истории. Хрупкость, ненадежность существования, любой жизни проявляется в том числе в преходящести ее материальных следов, а следовательно, цивилизации в целом. Этот мотив постоянно присутствует в творчестве Херберта — он был давно замечен и неоднократно проанализирован, в том числе на фоне поэтических текстов других авторов. Однако если говорить о коллективной истории, пристальный интерес к бренности народов, их внезапному появлению на сцене истории и жестокому концу — это очень индивидуальная тема и эссеистики, и поэзии автора «Лабиринта у моря».
Важно, что только римский период античности в творчестве Херберта получает статус модели цивилизации. «Расцвет и падение Рима / расцвет и падение дуба» в «Уроке латыни» описывается уже не в категориях сочувствия народам, «стертым в пыль» («Метаморфозы Тита Ливия»), но трактуется как матрица. Эта «биологическая» метафора, парадоксальным образом подчеркивающая «человеческую естественность», которая проявляется в построении цивилизации, в творчестве Херберта применена исключительно для описания расцвета средневековой итальянской республики (см. эссе «Сиена»).
Выбор такого образца неслучаен и, вообще говоря, не самоочевиден, если учесть историческую роль, которую римское государство сыграло в истории отдельных европейских народов, и принять во внимание постоянные попытки объединения континента, имевшие место сразу после падения Западной Римской империи. Миф Римской империи как безопасного убежища для civitas существовал со времен остготов, был жив в эпоху Каролингов, Оттонов — вплоть до Наполеоновских войн и современного формирования оснований объединенной Европы.
Стоит подчеркнуть, что миф империи римлян связан не исключительно с духовной сферой — он глубоко укоренен и в материальной культуре. В этом смысле Рим как образец и мера сыграл особую роль в истории Европы. Херберт был заинтересован не столько его расцветом, сколько упадком, в том числе в связи с личным историческим опытом.
Опыт поколения. Херберт неизменно подчеркивает, что его сочувствие народам, «которым не повезло в истории» (неважно, минойцы это или курды), является следствием его личного опыта, связанного с войной, и в первую очередь, множеством человеческих страданий и боли — результатом столкновения с грубой силой и не имеющим аналогов террором[10]. Одно из проявлений бренности человеческой истории и политических структур (эта бренность трактуется как закон) — непостоянство границ и частые трансформации недолговечных государственных конструкций.
Отсюда обостренное сознание хрупкости и индивидуального, и коллективного и пронзительное чувство преходящести людей и государств. Опыт Херберта — это ситуация смерти, поражения, поругания людей и вещей, пережитая лично, непосредственно, грубо и зримо, не опосредованная метафорой. Поэтому в мире, созданном Хербертом, живет не аллегорический Хронос, пожирающий воображаемое пространство мифа, а реальная боль человеческой материи, раздавленной железными гусеницами истории. Этот травматический опыт в творчестве поэта использован в том числе в сочетании с отсылками к теме падения Рима — и в эссе, и в прямых высказываниях.
Введение в книгу: Рушар Юзеф. Солнце республики. Римская цивилизация в поэзии Збигнева Херберта / Пер. с польск. Е. Стародворской. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019.
[1] СКАЗКА О ГВОЗДЕ
Гвоздя не хватило и пало царство
— поучает мудрость нянек — но в нашем царстве
издавна нет гвоздя нет и не будет
ни этих коротких которыми можно прибить на стену
картинку ни больших которыми заколачивают гроб
несмотря на это а может именно этому благодаря
продолжается царство и даже иных удивляет
как можно жить без гвоздя бумаги веревки
кирпича кислорода свободы и чего там еще
видимо можно раз длится и длится
люди у нас живут в домах не в пещерах
дымят заводы в степи поезд едет по тундре
и гудят корабли в океане холодном
есть армия и полиция печать гимн и знамя
на первый взгляд все выглядит как во всем мире
только на первый взгляд ибо наше царство
не творенье природы и не людское творенье
вроде бы прочное возведенное на костях мамонтов
в сущности слабое как бы застывшее между
мыслью и действием бытием и небытием
падают лист и камень то что реально
но призраки долго живут упорно и вопреки
восходам закатам солнца обращениям тел небесных
на оскверненную землю падают слезы вещей
(Пер. Анатолия Ройтмана)