Польская литература онлайн №6 / Авторский вечер Кшиштофа Шереметы. Часть 2

Адам Лешкевич: Эта тема важна для тебя, ты постоянно к ней возвращаешься. Ты согласен, что это одна из важных для тебя тем?

Кшиштоф Шеремета: Эта тема важна для меня потому, что она появляется в дискурсе, об этом говорят. Это обусловливает некоторые вещи, в которые мы сейчас погружены. И это настолько важная точка отсчета, что трудно ее игнорировать, по крайней мере, мне. Ядостаточно чувствителен к этой сентиментальности. И когда что-то такое замечаю за собой, мне бывает трудно прикусить язык. Так что, возможно, в книге присутствует некая сентиментальность. Возможно, я в себе замечаю некую дешевую сентиментальность и в результате играю на этих струнах.

Адам Лешкевич: Могу я задать следующий вопрос или ты почитаешь?

Кшиштоф Шеремета: Задай следующий вопрос.

Адам Лешкевич: Эта книга очень разнообразна по стилистике. Я бы так это назвал. И что это? Осознанный проект? Ты изначально принял решение поместить в книгу стилистически разные тексты, если, конечно, ты согласен вообще с этой мыслью?

Кшиштоф Шеремета: Да, конечно, согласен. Стихотворения действительно разнятся стилистически, и чаще это их преимущество, нежели недостаток. Есть книги однообразных стихов, говорящих об одном и том же. Поэтому они просто нечитабельны. Надеюсь, моя книга получилась интересной и вдохновляющей. Ты хотел более подробного объяснения?

Адам Лешкевич: Да, я надеялся на большее. Могу ли я рассчитывать на большее?

Кшиштоф Шеремета: А ты мне поможешь немного?

Адам Лешкевич: Хм… Это, наверное, тот момент, когда яне смогу….

Кшиштоф Шеремета: Хорошо, тогда я скажу так. В целом мы говорим по-разному. Мы ведь не пользуемся одним и тем же языком, не употребляем один и тот же диапазон понятий, не выстраиваем предложений по одному и тому же принципу. Мы действуем в зависимости от ситуации. Сейчас значительная часть бизнеса, маркетинга заключается в том, чтобы формулировать высказывания в точности так, как формулировал бы их кто-нибудь другой. Некая «персона», пользуясь маркетинговым понятием. Когда ты что-то вписываешь в Гугл, то не выстраиваешь синтаксически правильное предложение.Ты вписываешь только ключевые слова, более или менее связанные между собой, потому что знаешь, что предложение, которое ищешь, целиком тебе не покажут. Покажут только то, что скрыто в тегах, что извлекут из содержимого сайтов и т.д. В этом отношении поэтическое или литературное высказывание намного лучше и интереснее, поскольку связано с процессами индивидуализации языка. Правда, этот индивидуализированный язык тоже имеет свои ограничения, и он не должен заключаться в том, что ты говоришь определенным заранее образом. Вся ценность литературного языка заключается в его непредсказуемости. Я бы хотел, чтобы моя книга вызывала удивление и заинтересованность читателя, который по прочтении трех или четырех стихотворений не почувствовал бы, что может не читать дальше, потому что все написано одинаково и об одном и том же. Ты удовлетворен ответом, или мне продолжить?

Адам Лешкевич: Я вполне доволен.

Кшиштоф Шеремета: Друзья,Адам доволен ответом — это уже само по себе награда.

Адам Лешкевич: Я бы хотел, чтобы ты прочитал еще несколько стихотворений, которые пока не прозвучали. Это случится само собой, или мне нужно тебя попросить?

Кшиштоф Шеремета: Я читаю по порядку, Адам.

Адам Лешкевич: Я не думаю, что  по порядку. Ты читаешь не с первого стихотворения.

Кшиштоф Шеремета: Какие-то стихи я намеренно упускаю, а какие-то читаю, но делаю это в том порядке, в котором они следуют друг за другом в книге.

Адам Лешкевич: В таком случае у меня еще один вопрос. Он касается определенного подхода к лексике. Это то, что порой заставляет меня задуматься. Приходилось ли тебе раздражаться из-за стихов, содержащих слова, которые нужно гуглить, проверять в словаре, — редко встречающиеся слова, узкоспециальные термины?

Кшиштоф Шеремета: Нет, не приходилось. Когда со мной такое случалось?

Адам Лешкевич: Ты ответил отрицательно на мой вопрос. Я не могу сделать сноску к нашей беседе...

Кшиштоф Шеремета: Мы говорим о двух разных вещах. Я неоднократно и весьма скептически высказывался на тему словобразования, склеивания слов и бравирования экзотической терминологией. Это все пустое и делается только для того, чтобы продемонстрировать знание этой терминологии. Но если речь идет об определенном контексте, то никакой проблемы я в этом не вижу.

Адам Лешкевич: Хорошо. Возможно, я ошибался, но ты меня поправил. Ответь тогда на вторую часть моего вопроса. В сборнике сильно ощущается присутствие корпоративного языка, наполненного различными английскими заимствованиями.  Каким образом…

Кшиштоф Шеремета: Я отвечу,  опережая то, о чем ты спросишь. Один умный человек, который сегодня находится здесь, с нами, сказал мне, что для него имейл более конкретен и реален по сравнению с тем, чего он никогда в глаза не видел. Попробую вспомнить это  слово. (Обращаясь в зал) Павел, ты не помнишь, что это было за слово? Имейл конкретнее чего?  Имейл был более реальным, чем свинья или корова? Да, был у нас с тобой недавно такой разговор. Кстати, у меня есть еще один приятель, который никогда в жизни не видел живую свинью.

Голос из зала: Я говорил не о себе, а вообще. Для многих людей имейл  — понятие более конкретное, чем древо.

Кшиштоф Шеремета: Мы чаще оперируем имейлами, чем деревьями. Так уж получилось, что они используются чаще. Точно так же для меня более реальны слова, имеющие отношение к моей профессии, которые используют и многие поляки, нежели слова, очевидным образом укорененные в польском языке, использование которых для меня бывает проблематично, потому что они звучат для меня более чуждо. Я говорил недавно в связи с чем-то, что польский язык в том виде, в котором мы знали его долгие годы, исчезает. С распространением беспроводного интернета количество новых слов увеличивается настолько стремительно, что это явление поистине беспрецедентно. На язык влияют и развитие технологий, и новые виды связи. Все это не столько заставляет создавать новые слова, сколько способствует различным экспериментам с их образованием, появлению новых выражений. И пределов здесь не существует. И еще! Не стоит забывать о том, что неспособность говорить на английском языке автоматически уменьшает твои шансы на рынке труда и в целом ограничивает твои жизненные возможности. А все ждут от тебя, что ты будешь говорить по-английски как англичанин. На самом деле использование национального языка вне литературы — даже если ты делаешь это мастерски, например, ты отличный копирайтер, — перестает быть тем, что тебя отличает, что дает тебе преимущество. Люди друг с другом тоже общаются. Не знаю, почему так происходит, но есть разные случаи. Например, я никак не могу понять, почему люди говорят «по дефолту» вместо «по умолчанию». Ведь выражение «по дефолту»  по-польски произнести сложнее. А «по умолчанию» — не такое уж плохое выражение, чтобы пользоваться другим, но есть какие-то фразы, без которых трудно обойтись, и они гораздо ближе к «живому» польскому языку, как многим из нас ближе имейл, чем дерево.

Адам Лешкевич: Наверное, ты уже частично ответил на мой вопрос. Насколько проблематично использование этого языка в поэзии?

Кшиштоф Шеремета: Когда-то я работал в корпорации, и у меня было совещание. Я должен был создать новый портал. Парень, который это совещание проводил, был мастером в системе Scrum. Это система проектных менеджеров для управления такого рода проектами. Он очень забавно употреблял так называемые «скрам-понятия» и пригласил нас на«церемонию», запланированную на следующую неделю. Когда я его спросил: «Это такая шутка? Мы будем совершать какие-то нехорошие вещи во время этой церемонии, будем входить в мистическое, метафизическое измерение? Это ирония или нет?» А он не знал, что такое ирония, потому что был ботом. А боты не понимают иронии. В один из первых дней работы в корпорации моя руководительница написала мне имейл, в котором попросила приготовить «шиммель-выступление». Я не захотел признаться, что не знаю, что это такое. Загуглил и оказалось, что это означает либо образец — с немецкого языка, либо более привычно звучащий по-польски «сивый конь». Это было забавно. Подобное веселье сопровождало меня следующие три года. Хочу еще вернуться, Адам, к теме, которая не дает мне покоя, — к этой предсказуемой ангажированнности. Это как-то связано с тем, о чем мы только что говорили. Я считаю заявления относительно ars poetica  деятельностью, не имеющей какого-то самостоятельного смысла, но много говорящей о реальности и о мире, в котором мы живем, — ведь эта действительность определяет литературное творчество. Вокруг него самого и разговоров о нем есть что-то такое, что можно было бы назвать постязыком. Недавно я прочел умную книгу Павла Мощинского «Уроки футбола», где говорится о постязыке как о языке пресс-конференций, проводимых после матчей футбольными тренерами, особенно премьер-лиг. Каждый из них владеет искусством произнесения избитых фраз, которые, вроде бы, ничего не значат, не содержат никакой информации, но часто цитируются и производят впечатление, как будто они созданы для того, чтобы охранять некую тайну мастерства, тайну самой сути игры, в которую посвящены Пеп Гвардиола и Юрген Клопп, но которая недоступна обычному зрителю. Потому что это знания профессиональные, узкоспециальные и почти мистические. И они принадлежат тем узким кругам, к которым нет доступа у средств массовой информации, это нельзя записывать. Именно поэтому Адам Навалка буквально возводит стены вокруг команды, когда она готовится к серьезным соревнованиям. Хотя на самом деле речь идет всего лишь о том, чтобы сделать несколько пасов и забить гол, что в целом не так уж сложно. Примеров этому в истории футбола предостаточно.

Адам Лешкевич: Правильно ли я понял, Кшиштоф, что авторская встреча для тебя — это такая разновидность перформанса? Автор под давлением ведущего вынужден провозглашать свою ars  poetica, более или менее имеющую отношение к его стихотворениям. Мы парадоксальным образом должны разговаривать обо всем, только не о поэзии. Например, о реальности, которая ее обуславливает.

Кшиштоф Шеремета: По крайней мере, лично мне проще вести разговор о поэзии, когда я не говорю о ней непосредственно. Так можно истолковать мою не используемую ars  poetica, которую я написал для нужд ежеквартального журнала «Новый напис».

Адам Лешкевич: Надеюсь, что мне удалось как-то уместиться в этой формуле, подбрасывая тебе вопросы об акедии, о рынке труда и т.д.

Кшиштоф Шеремета: Да, Адам.

Адам Лешкевич: В таком случае еще один вопрос. Мы говорили о «корпоративном языке». Говорили также о христианской категории «акедия». В некоторых твоих стихотворениях появляется совершенно другой регистр — клерикальный. Не знаю, как определить все эти встречающиеся у тебя кадильницы, альбы и так далее.

Кшиштоф Шеремета: Это только одно стихотворение.

Адам Лешкевич: Я бы сказал, несколько.

Кшиштоф Шеремета: Когда мы готовили книгу к изданию, то первые варианты обложки были футбольные. На них были мячи, футболисты. Я не совсем понимаю, почему. Может быть, в четырех стихотворениях и были футбольные мотивы, но в остальных двадцати семи их нет. То же самое здесь. Эти аксессуары настолько проблематичны сами по себе, что хотя и придают стихам колорит, могут подмять под себя текст. А я бы сказал, что эти литургические предметы упоминаются только в одном стихотворении. Кроме того, у меня есть несколько стихотворений о Папе, а, как ты знаешь, папство меня очень интересует, преимущественно с эстетической точки зрения.

Адам Лешкевич: Это вполнеуверенный ответ на вопрос. Но я все-таки не согласен, что речь идет только об одном стихотворении. А вот то, что ты сказал в конце, и есть, собственно, ответ. Мы говорим об эстетической заинтересованности. И отсюда...

Кшиштоф Шеремета: Не знаю. Ты ждешь, что я что-то скажу. Ну, хорошо. Следующий сюжет — это байка. В сборнике можно встретить образы Папы, монархов. Они тоже появляются не просто так, не ради одной эстетики и не для того, чтобы ими восхищаться. Здесь лирический субъект играет этой эстетикой и придает их черты себе и тому миру, который он описывает, который в действительности оторван от подобной эстетики. Я делаю это, скорее, иронично. По крайней мере, мне так кажется. Я не хочу провозглашать свою ars poetica, но предлагаю прочитать книгу. Нити, которые соединяют отдельные, по‑разному написанные тексты, в которых появляются и повторяются определенные мотивы, дают достаточно много возможностей, чтобы все это осмыслить и обобщить. Я написал стихотворения, чтобы больше ничего не объяснять. Именно они — наиболее адекватная форма ответов в ситуации, когда нельзя сказать об этом иначе.

Адам Лешкевич: У меня вопрос о символе, который красной нитью проходит через всю книгу и который ее скрепляет, — о песке, появляющемся во многих стихотворениях. Это песок в песочных часах, а дальше он появляется в разнообразнейших вариациях, отсылающих к разным смыслам. Как это получилось? Ты заметил, что песок есть во многих стихах?

Кшиштоф Шеремета: Нет. Это та концепция, на которую опирается книга. Песок — один из наиболее очевидных и сильных символов акедии. Когда я думаю об акедии, то представляю горячую пустыню, солнце в вышине и горячий, сыплющийся песок. Пустыня — пространство, в котором ничего нет, и которое это состояние души только подчеркивает.

Солнце в зените 

 

Сегодня меня не будет (на работе). Следим за снегом в патио, 

за птицами, слушаем любимую советскую песню безумной соседки. 

Проблемы большого брата. Что вырастет из зернышек песка? 

 

Хороший вопрос; скоро двенадцать, все сильнее движение 

вверх и вниз. Кот за незримым гонится врагом; 

это вот-вот будет в облаке — и вражьи глаза вот-вот 

погонятся за котом Фуко.  Выглядывают уже  

 

у нас из-за плеч, смотрят закончившийся сериал, 

сезон за сезоном. Мои члены немеют, 

я ворочаюсь, как монарх на гороховом зернышке. 

                                                (Перевод Владимира Окуня)

Эта книга небольшая. И мы должны понимать, Адам, что стихотворения кончаются.Из всего написанного за восемь лет в книгу в итоге вошел толькотридцать один текст.Я считаю, тридцать — это тот минимум, при котором имело смысл издавать ее в принципе,что и удалось осуществить, в конечном счете.

Адам Лешкевич:  Я, может быть, не буду напрягаться, чтобы придумать следующий вопрос. Может, я бы что-то еще и придумал,  но я просто предлагаю прочитать что-нибудь, и на этом мы закончим нашу встречу.

Кшиштоф Шеремета: Хорошо. Тогда я почитаю еще.

Stranger Things 

 

ЭгейStranger Things (рус. Очень странные дела) – название американского научно-фантастического сериала. “ЭГЕЙ” (AHOY) – название кафе-мороженого в этом сериале. [1], артефактами вертишь не хуже рэпера. 

Суешь карандаш в бобину, чтобы всё отмотать. 

В тренде старье, а ты в ностальгическом трепете, 

будто счет узнаёшь из телетекста опять. 

 

На отцах пиджаки висят как на мальчиках, мальчики 

гниют в пиджаках — землистыми стали 

их лица, волосы посветлели. Эгей. Землица 

 

глядит им в глаза. Я про этот песок, про выработанную залежь. 

Мальчики на BMX-ах теперь здесь круги нарезают. 

 

А отцам не до отдыха,ждут их упорно 

после вечной ночной, на вечном Дне шахтера. 

                                            (Перевод Владимира Окуня)

 

Элегия о польском мальчике

 

Широкие полосы, сеть из мелких ячеек, тонкая лигатура  

выделенки. Черная библия бренда 

 

раскрытая в поезде мальчиком, что на краешке света 

мерит себя по шкале серости, следя, как вагоны с углем, один 

 

за другим выходят из поля зрения. Загугли — увидишь больше: 

как центральной линией злобно душат его гибкие пендолино3, 

как идут на убыль с ним вместе юркие белые уберы. 

 

Ближе к ночи вынимает он батареи из часов и смартфонов, 

ворочается, укрываясь зыбучим песком. 

Последняя песчинка застряла меж колбами.

                                         (Перевод Владимира Окуня) 

Это все. Спасибо, Адам!

Адам Лешкевич: Спасибо, Кшиштоф!