«Бальцежан — поэт, прозаик, критик, литературовед, переводчик, в каждой из этих областей сделанное им весомо и важно».

121.

Среди своих учителей или прямых предшественников некоторые поэты Новой волны, во всяком случае, те, что из Познани, Баранчак и Крыницкий, называли — еще на рубеже 1970-х — Витольда Вирпшу и Эдварда Бальцежана.

Бальцежан — поэт, прозаик, критик, литературовед, переводчик, в каждой из этих областей сделанное им весомо и важно. Самый молодой из «поколения 56», 1937 года рождения. Родился он на Украине, в Волчанске под Харьковом, в Польшу приехал в 1946-м. Поначалу я обратил внимание на его переводы из русских футуристов, на статьи о проблемах перевода, о проблемах двуязычия. В 1971-м и 1972-м вышли две большие книги его статей и эссе, мой интерес к нему рос. Первые две книги его стихов меня в свое время не привлекли, но третья книга, 1969 года, оказалась своеобразной и значительной. Молодой Баранчак писал по выходе этой книги Бальцежана, что поэзия Бальцежана стоит на фоне современной польской лирики «как заметный издали и хорошо укрепленный бастион».

Как раз в это время редакция «Вопросов литературы» предложила мне написать статью о современной польской критике. Отношения мои с журналом складывались до этого момента идиллически. Редактором по зарубежной литературе уже работал Алексей Зверев. Как я уже говорил, мои тексты в журнале почти не трогали. Кроме статей о Леце (1968), о барокко (1970), о Стаффе (1972), прошла — без единого замечания — большая рецензия, три четверти листа, по существу, статья о польском авангарде, в 1971-м. Так что я согласился написать и о современной польской критике.

Статью я задумал двухчастную: Яцек Лукасевич и Эдвард Бальцежан. Оба — и критики, и поэты. Оба уже были авторами нескольких книг статей, интересных, ярких и обративших на себя внимание. Оба — из «поколения 56», мои ровесники. Один (Лукасевич) — сугубый традиционалист, даже «архаист», другой (Бальцежан) — «новатор», исследователь и поклонник авангарда, польского и русского, структуралист, ссылающийся и на нашу тартускую школу, и на нашу «Формальную школу» 20-х годов, и на Бахтина. К тому же Лукасевич живет и работает во Вроцлаве, а Бальцежан — в Познани, это давало повод поговорить и о том, что польская культура, прежде биполярная (Варшава — Краков, как у нас Москва — Ленинград) становится полицентрической: Варшава — Краков — Вроцлав — Познань... Словом, композиция-концепция организовывалась сама, статья получалась.

Сейчас эту мою статью я включил в том статей «Речь Посполитая поэтов» (2005), дав ей название — «Поэты в роли критиков». В статье было много небанальных наблюдений и мыслей. Был анализ места критики и критиков в польской литературе с ее «почти постоянным и почти безраздельным приматом поэзии и поэтов». Я вспоминал полемическую статью Кароля Ижиковского 1929 года — «О достоинстве критики», где Ижиковский утверждал: «Если поэзия перестает исполнять свою миссию, если она становится фальшивой и бездушной, то критика может <...> взять на себя функции поэзии. Она может сама перерабатывать сырую жизнь — без внешних чар поэзии, без ее обольстительности, но зато таким образом, чтобы убедить лучшие умы...» К середине 60-х годов поэзия в Польше не перестала исполнять свою миссию, не стала фальшивой и бездушной, но некоторый спад поэзии (по сравнению со взлетом ее в 1956 году) имел место, и критика в этот момент — в лучших текстах наиболее талантливых людей — отчасти взяла на себя функции поэзии. Среди этих особенно талантливых критиков были и поэты. Лукасевич и Бальцежан заметно выделялись. Лукасевич был поэтом, Бальцежан — поэтом и прозаиком. Кстати, прекрасным прозаиком-новатором был в начале ХХ столетия, в начале своего творческого пути цитированный мной выше Кароль Ижиковский, но прозу его тогда не оценили, и он стал критиком, пытаясь именно в критике реализоваться как писатель. Не могу сказать, что Лукасевич и Бальцежан в поэзии, а Бальцежан и в прозе не состоялись. Но максимально реализовались они как писатели именно в критике и в литературоведении. Как писатели. Бальцежан же — еще и как историк и политолог, хотя в обеих этих областях как бы и не был «специалистом».

Была в моей статье некоторая несимметричность. Противоречивый Бальцежан увлек меня больше, чем уравновешенный Лукасевич. В Бальцежане боролись его увлечение структурализмом и «научностью» и его романтическая, поэтическая натура. К своей книге статей «Сквозь знаки» он взял эпиграфом две строки из неоконченного фрагмента Мицкевича 1842 года:

Вслушаться в шум воды в глухом холодном мраке

И мысль воды понять сквозь волны, как сквозь знаки...

«Слово „знаки”, — писал я, — конечно же, „сигнал” семиологической ориентации Бальцежана». Но тут же подчеркивал, что «фрагмент Мицкевича призывает к постижению природы в единстве и многообразии ее движущих стихий — один из любимых мотивов романтической поэзии и натурфилософии». Бальцежан-романтик понимает, что «любое познание, научное или поэтическое, пользуется знаками, языком, а знаки не абсолютно прозрачны, „сквозь знаки” проходит не все,  „мысль воды” остается понятой лишь частично».

Поначалу, увлекшись, я добавил было к Лукасевичу и Бальцежану третьего персонажа: молодого Станислава Баранчака, в тот момент автора первой книги статей. Но, подумавши, я отбросил этот довесок: в двухчастном варианте статья была композиционно крепче, сильнее и убедительнее.

Впрочем, двухчастной ли, трехчастной ли была бы моя статья и о ком бы она ни была написана, это оказалось неважно. Произошла — впервые в моих отношениях с «Вопросами литературы» — осечка.

— Статья о критике, а где же партийность? — спросил главный редактор журнала Виталий Озеров, человек добродушный, но бывший работник «Правды». Партийности не было. Ни в литературно-критическом творчестве Лукасевича и Бальцежана, ни — соответственно — в моей статье.

Это была первая моя статья, отвергнутя «Вопросами». Год спустя редакция предложит мне написать что-нибудь о польской поэтической классике, я напишу статью «Ян Кохановский в ХХ веке», журнал опубликует (1977), ее потом переведут поляки, ею теперь я открываю мою книгу статей о польской поэзии «Речь Посполитая поэтов» (2005). Но в описываемые годы застой крепчал, во второй половине 1970-х добродушного Озерова в должности главного сменил другой человек, жесткий и носивший жесткую кожаную куртку под Николая Островского, и мое сотрудничество с журналом прервалось на четырнадцать лет, до 1991-го.

А моя переписка с Лукасевичем и Бальцежаном, начавшись весной 1973-го, не оборвалась, хотя Лукасевича я увидел лишь в 1979-м в Варшаве, а Бальцежана — лишь в 1990-м в Москве.

Оба посылали мне свои книги, о некоторых из этих книг мне удавалось что-то и написать и даже опубликовать: об антологии Бальцежана «Польские писатели о переводе. 1440—1974», о двухтомном собрании сочинений Леца, которое издал Лукасевич.

(Обе эти мои рецензии — и еще несколько моих текстов о книгах, изданных в Польше, — публиковались в тонком журнальчике «Современная художественная литература за рубежом». Между 1980 и 1985 годами, когда у нас везде запретили всякое упоминание о Польше, этот журнальчик был единственным, где можно было что-то мне опубликовать. Выглядел журнальчик невзрачно, но читали его очень многие и читали жадно: экземпляры в зале текущей периодики в Библиотеке Ленина зачитывались буквально вдрызг).