Конрад Валленрод. Историческая повесть | II

II

 

В Мариенбурге колокол гудит.

Уже в часовню перешли из зала

Комтур верховныйВторой по своему значению после великого магистра авторитет в Ордене (А.М.).[1], рыцари, вассалы.

Звон колокола с их молитвой слит:

Все просят, чтоб воинственную братью

Небесной осенило благодатью.

 

 

                         Гимн

 

             Праведный Боже,

                Голубь Сиона

Мир христианский — это подножье

                Вечного трона.

     Укрепи, Боже, наши усилья,

  Простри над нами святые крылья,

Свет разлей златой и переменчивый —

               Райское пламя.

                  Его лучами

  Здесь избранника днесь увенчивай.

   Упадайте ниц, сыны человечьи,

В предвосхищеньи великой встречи!

         Дай знак, Спаситель,

               И укажи нам,

             Кого в обитель

  Поставишь ныне ты господином,

Кому меч Петров и силу бранную,

               Хоругвь святую

  Надлежит вложить нам во десную,

    Кто язычников сразит осанною?

Сын земли, трепещи и скланяйся во прахе

    Пред крестом на железной рубахе!

 

 

***

 

     Они выходят, помолясь. Велел

Комтур верховный отдохнуть немного,

Чтоб довершить важнейшее из дел —

Добиться знака вещего от Бога.

 

     Ночная свежесть к окнам их влечет,

Рассаживаются по галерее,

Выходят в рощи под древесный свод.

Ночь тихая благоуханья льет,

Но ближе к утру стало чуть светлее.

И месяц меж сапфировых долин,

Меняя лик, меняя взор летучий,

То в черной плыл, то в серебристой туче.

Потом померк, устал бродить один.

Так юноша влюбленный долгим оком

Охватывает бездны прошлых лет.

И счастье встреч, и горечь тайных бед.

Смеется, плачет в горе одиноком,

На грудь склоняет голову, вздохнул

И в летаргии мыслей утонул.

 

     Пока прогулка утомленных манит,

Комтур верховный важным делом занят.

С вернейшими он будет говорить,

Средь прочих подозвал он и Хальбана.

Как путеводную найти им нить,

Вдали от всех поймать намек желанный?

Из замка вниз спускаются, к лесам,

Не разбирая в зарослях дороги.

Час минул, два. Вон озеро, а там

Близ вод уснувших дикие разлоги.

Пора и в замок, утро настает.

Вдруг голос... Не из башни ль голос тот?

Отшельница!.. Прислушались в тревоге.

Уже лет десять, как издалека

Она приехала во град МарииХроники тех времен упоминают о крестьянской девушке, которая, объявившись в Мариенбурге, потребовала, чтоб ее замуровали в особой келье, где она и окончила свои дни. Могила ее славилась чудесами (А.М.).[2].

Чужды ей стали радости земные.

Что привело ее сюда? Тоска

Иль совести ужаснейшие муки?

Но покаянье требовалось ей.

Она бежать решила от людей

И здесь жила со всем живым в разлуке.

 

     Хоть отказали в просьбе ей сперва,

Она в слезах молила дозволенья.

Тогда ей башню отдали. Едва

Она ступила за порог, каменья

Навалены и замурован вход —

Пусть ангелам внимает за порогом!

Она простилась с миром. Этот свод

Лишь в судный день разомкнут будет Богом.

 

     Оконце лишь осталось наверху,

Чтоб ветер залетал в ее жилище,

Чтоб люд кормил ее убогой пищей.

Несчастная, какому же греху

Ты предалась, что каешься так тяжко,

На солнышко не смотришь в вышину?

С тех пор, как в башне заперлась монашка,

Она не приближается к окну,

Не ловит ветра свежего порывы,

Небес не замечает бирюзу,

Цветов не наблюдает переливы,

И лучшего не видит — лиц внизу.

 

     Но что она еще жива — известно:

Бывало так, что нищий пилигрим

С тропы сбивался и во мгле окресной

Блуждал с молитвой, и тогда над ним

Парила песня, выйдя из оконца.

Иль детвора из прусских деревень,

Сойдясь в дубраве, чуть померкнет день,

Вдруг замечала — в башне будто солнце.

Янтарная ли это прядь волос

Играет прерывающимся блеском?

А может, кто-то руку там вознес —

Благословить детей за перелеском?

 

     И слышат братья, проходя вблизи

От башни, чей-то голос над собою:

«Проклятых псов, о Конрад, порази,

Магистром быть назначен ты судьбою!

Едва ли ты свою изменишь суть,

Хоть сбросишь, как змея, остатки кожи.

Мысль прежняя твою взволнует грудь,

Ведь и меня она терзает тоже!

Пусть суждено тебе во прахе лечь,

Но крестоносцы твой познают меч!»

В смущенье братья. Что же это значит?

К кому обращены ее слова?

Вот простирает руки, горько плачет...

Но даль вокруг безгласна и мертва.

И лишь за лесом, будто брызги света —

Блик от забрала. Он уже поблек,

Тень на земле... Не плащ ли стлался это?

Нет, обманулся взор, и лишь восток

Сверкнул по росам полосой багряной

Лишь заклубились по лугам туманы.

 

     «О братья, — говорит Хальбан, — хвала,

Хвала определению Господню!

Отшельница решение дала.

Мы Конрада должны избрать сегодняЕсли во времена избрания голоса разделялись и единого мнения не было, то подобные происшествия считались пророчеством и влияли на решение капитула. Так, например, Винрих Книпроде получил голоса всех выборщиков, ибо несколько братьев якобы слышали троекратно доносящийся из гробницы великих магистров голос: «Vinrice! Ordo laborat!» «Винрих! Орден в опасности!» (А.М.).[3].

Пускай протянет руку брату брат...

Не Валленродово ли это имя?

Так пусть же нынче братьями святыми

Он будет избран!» —

                                           «Верно!» — все кричат.

 

     И по долинам этот крик разнесся

И голосом триумфа он разросся.

«О славься, Конрад, власть от нас прими!

Язычников навеки разгроми!»

 

     Хальбан стоит в раздумии глубоком,

Презрительным им вслед взирает оком,

Потом на башню посмотрел — и вот

Песнь, уходя, негромкую поет:

 

 

Песнь

 

     Синяя Вилия — мать ручейков,

Дно ее из золотистых песков.

Вилии краше литвинка со жбаном,

Краше и взором, и ликом румяным.

 

     Вилия к Ковну течет по лугам.

Сколько тюльпанов рассыпано там,

Сколько нарциссов! — Но — дети долины —

Краше цветов молодые литвины.

 

     Вилии синей цветы не нужны:

Неман любимец ее и избранник.

Нежной литвинке литвины скучны,

Мил ей из края далекого странник.

 

     Вилию Неман в объятия взял,

Силой увлек на студеное лоно,

К морю по скалам проносится вал,

Оба в пучине погибнут бездонной.

 

     Горек, литвинка, удел красоты,

С милым ты в край отправляешься дальний,

В волны забвения канешь и ты,

Но в одиночестве канешь — печальней.

 

     Сердце и реку не сдержишь вовек.

Девушка любит, и катятся воды.

Вилия в Немане кончит свой бег,

Девушке в башне не ведать свободы.