Конрад Валленрод. Историческая повесть | V

V

ВойнаКартина этой войны набросана в соответствии с историей (А.М.).[1]      

              

    Война! Магистру не дано уже

Сдержать страстей, в совете гнев умерить.

Литвин грозит на ближнем рубеже.

А Витольд? Да ведь в это не поверить!..

 

    Поддержки сам у Ордена просил

И Вильно задушить хотел осадой...

Теперь бы и идти со всеми надо,

И Ордену помочь по мере сил.

А он отрядов для сраженья не дал.

Куда там, хуже: крестоносцев предал!

 

    Въезжал он в замки с криком: «Я привез

Сегодня вам приказ от Валленрода!»

А сам, дозорных перебив у входа,

Всем остальным огонь и гибель нес.

О стыд! Но это пуще гнев раздуло.

Поход крестовый возглашает булла.

По суше, по морю из дальних мест

Спешат войска, и под свои знамена

Зовут вассалов знатные бароны,

На панцире багровый ставят крест.

И каждый в жаркой присягнул молитве

Крестить неверных иль посечь их в битве.

 

    Вошли в Литву и что свершили там?

Взберись на вал средь ночи и во мраке

Войны увидишь явственные знаки:

Фонтаном пламя скачет к облакам

И алой лавой землю заливает.

О, дух захватчика всегда поймешь:

Неистовство, разгул, резня, грабеж.

Глупца огонь пожаров забавляет,

Мудрец меж тем расслышит голоса,

Взывающие к мщенью небеса.

 

    В Литву все дальше рыцари входили,

Неслись по ветру искры головней,

Был слух, что Вильно, Ковно осадили,

Но нет уже гонцов и нет вестей.

Пожарищ нет поблизости, лишь слабо

Мерцает небо алою каймой.

Невольник-прусс все ждет да ждет — пора бы

Гнать пленных и добычу слать домой.

Хоть скачут на восток гонцы все чаще,

Но не вернулся ни один назад.

Весть о беде не лучше ль во сто крат,

Чем неизвестности страх леденящий?

 

    Зима! Снега дорогу замели,

Метели пляшут на холмах и в долах.

Пожар ли вновь бушует там вдали,

Сиянья ль северного это всполох?

Огни все ярче, ближе все огни,

Становятся багровыми они.

 

    В Мариенбурге смотрят на дорогу.

Кто по сугробам движется? Гонцы?..

К воротам ковыляют понемногу...

Кто?.. Победители иль беглецы?

Где ж войско? Конрад указал рукою.

Толпа, распавшаяся на бегу,

Спешит, ползет, барахтаясь в снегу.

О многом скажет зрелище такое.

Они карабкаются и кишат,

Как насекомые в пустой бутыли,

Ряд верхний опрокинули, свалили,

И вот по трупам лезет нижний ряд.

Один влачит немеющие стопы,

Другой — мертвец, но меж бредущих толп

Он поднял руку: как дорожный столб,

К Мариенбургу помечает тропы.

 

    К ним выбегают жители, но страх

Гнетет их — ни вопросов, ни догадок,

У воинов на лицах, в их глазах

Похода летопись, его упадок.

Как смерть, мороз под их бронею жил,

Как гарпия, их голод иссушил.

Литовский рог вдали хрипит. Погоня!

Пыль снежную в полях взметают кони,

Псы тощие завыли у стены.

На небе стаи воронов черны.

 

    Погибло все, и Валленрод причиной.

Когда-то он врага одолевал

Повадкой лисьей и отвагой львиной,

Теперь стал нерешителен и вял.

Не понимая хитростей литвинов,

В ловушки лез и гневался потом,

Собрав все войско и на Вильно двинув,

Держал в осаде город день за днем.

 

    Меж тем припасы вышли, и угроза

Голодной смерти что ни день сильней.

В лесах литвины. Вот уж много дней,

Как перехватывают все обозы.

Чтоб кончилась опасная игра,

Пора на приступ иль уйти пора.

От голода мрут воины без счету.

Спокоен Конрад. Ездит на охоту

Иль совещается в тиши шатра.

Но с кем? Секрет. О чем? Секрет и это.

Начальников не звал он для совета.

 

    Насколько в нем угас военный пыл,

Что смотрит и скрестил безмолвно руки.

Оружья для борьбы не обнажил,

Его не задевают братьев муки.

С Хальбаном часто шепчется вдвоем,

Меж тем сугробов намело по пояс.

Ряды умножив и уже не кроясь,

На лагерь Витольд двинулся с мечом.

Тут... Конрад первым в бегство обратился.

Нет, не было такого на войне.

Ни золота, ни славы не добился,

Один позор немецкой стороне.

 

    Видали, как по снежным переметам

Вел призраков процессию к воротам?

Видали сумрак на его челе?

Страдает... Червь его, наверно, гложет...

Но загляни к нему в глаза, быть может,

В зрачках огромных, в синеватой мгле

Мелькнет на миг кометою зловещей

Огонь, прорвавшийся издалека:

То скроется, то вдруг проступит резче.

Так бес во мраке манит ездока.

Не злоба ль дьявольская воедино

Там сочеталась с радостью звериной?

 

    Люд в страхе ропщет. Валленрод молчит.

Совет созвал. Вожди толпою хмурой

Пришли, сидят и слушают... О стыд!..

Ему уже поверили комтуры:

В ошибках видят Божью волю, рок.

Так речью их тревожною увлек.

 

 ***

    Стой, гордый! На тебя найдем управу:

Есть подземелье в городе, и там

Есть тайный судВ Средние века, когда могущественные герцоги и бароны пятнали себя великими преступлениями, и обычный суд был не в состоянии обуздать произвола, завязывалось тайное братство, члены которого, незнакомые друг с другом, приносили клятву карать виновных, не давая снисхождения ни друзьям, ни родственникам. Едва тайный суд выносил смертный приговор, как осужденному сообщали об этом, выкрикивая под окнами его дома или же в другом месте в его присутствии: «Weh!» «Горе!». Трижды повторенное слово было предупреждением; кто его слышал, готовился к смерти: таинственно, но неотвратимо виновника карала неизвестная рука. Этот суд назывался также трибуналом фемичным (Vemgericht) или вестфальским. Трудно сказать, когда он возник; по некоторым сообщениям, его учредителем был Карл Великий. Вначале полезный, он потом дал основания ко всяким злоупотреблениям, и правителям приходилось порой преследовать самих судей, пока в конце концов это установление не было упразднено (А.М.).[2], он честную расправу

Готовит, собираясь по ночам.

 

    Светильник там, меж арками зажженный,

Свое сиянье непрестанно льет.

Двенадцать кресел стали подле трона,

На троне — книга, тайных правил свод.

Двенадцать судей, каждый в маске черной,

В доспехах черных, сходятся туда.

Они таятся и от черни вздорной,

И друг от друга. То закон суда.

 

    Они навеки связаны присягой

На страх вождям и Ордену во благо.

Грех утаенный наказать должны,

Провинность явную подвергнуть карам.

Родному брату не простят вины.

В открытую ли, тайным ли ударом,

Они всегда исполнят приговор:

Рука проворна и кинжал остер.

 

    Вот стал один из братьев перед троном,

    Меч обнажил и говорит с поклоном:

                «Великий суд!

О Валленроде слухи к нам текут.

И что ж, какой секрет открылся?

                Он самозванец, он не Валленрод.

Тому двенадцать лет на Рейне объявился...

Кто он? Не ведаем. Но знаем: в этот год

Граф Валленрод его к своей причислил свите,

В Святую землю взял. И в тот же год, учтите,

Граф Валленрод исчез. Шли слухи, что тайком

Убил бродяга этот палладина,

                А сам в Испанию бежал из Палестины

                С попутным кораблем.

Он мавров побеждал меж горных круч и в море,

И на ристалищах прославился он вскоре.

Он там себя зовет открыто — Валленрод.

                Потом постригся он в монахи...

                Потом магистром стал, и в страхе

                Его деяниям ведем мы счет.

С Литвой воюем в голоде и стуже.

А он весь день в лесах. Не выдумаешь хуже.

Он с Витольдом встречался там.

Лазутчик сообщал: он тайно по ночам

К отшельнице ходил, Мариенбург покинув.

С ней говорил. О чем? Пока неясно нам.

Но речи вел на языке литвинов!

                Мы рассмотрели множество улик:

                И то, что было свершено когда-то

                И то, о чем поведал соглядатай,

                И то, что сами видим в этот миг.

В ужасной истине удостоверясь,

Я вижу три вины: обман, убийство, ересь!»

 

    Колени преклоняет, и уста

Благоговейно тянутся к распятью.

Клянется он страданьями Христа...

Он ожидает — всё одобрят братья.

 

    И судьи правосудие вершат;

Лишь взгляд, кивок, лишь пальца мановенье

Мысль страшную откроют на мгновенье.

Но нет беседы — только жест и взгляд.

По очереди каждый стал у трона,

Постичь стремился в книге суть закона,

Кинжалом перебрасывал листы.

Лишь совесть им советчиком, и вскоре

На сердце руку возложили. — «Горе!» —

Кричат, и арок каменные рты

Им трижды шлют ответ из пустоты.

И в этом «горе», только в этом слове

Решение, и нет его суровей.

Двенадцать кверху поднятых мечей

В грудь святотатца в страшном приговоре

Устремлены. Вот вышли из дверей.

А в пустоте еще звучало: «Горе!»