«Первое письмо от Херберта я получил в конце 1973-го...»

107.

Августом 1974-го, которым датировано письмо Ивашкевича, датированы и два письма Збигнева Херберта.

Первое письмо от Херберта я получил в конце 1973-го в ответ на мое письмо от начала февраля — оно состояло из ответов на мои вопросы и просьбы. Публикация Херберта в журнале «Иностранная литература» в феврале 1973 года уже была сдана в набор, так что все мои вопросы и просьбы были связаны с планами моей дальнейшей работы. Я собирался писать — и написал в большой статье для коллективного сборника статей Института славяноведения — о творчестве Херберта в целом, то есть не только о поэзии, но и об эссеистике, и о драмах (в конечном счете моя статья о Херберте была исключена из сборника, поскольку Херберт как раз успел попасть в черный список; теперь эта статья — «Об историзме Херберта» — напечатана в приложении к моему тому Херберта 2004 года). Книга очерков у меня была, а вот книги «Драмы», вышедшей в Варшаве в 1970-м, не было.

Привожу ответы Херберта (в письме от 15.11. 1973, из дома творчества польских литераторов Оборы, но с адресом Мендзыжецких на конверте, у Мендзыжецких он жил в Варшаве в их отсутствие):

Дорогой Владимир,

Благодарю Вас за письмо от 9.11.  Журнал, о котором Вы упоминаете, не дошел еще до меня, с некоторым трудом я прочел фамилию отправителя. Прошу простить.

А теперь по существу.

«Драмы» постараюсь выслать как можно скорее, как только будет возможно. Тираж распродан, но я просил издателя.

Очень важно мне, чтобы я начинался на букву «Х», а не «Г»; так транслитерирована моя фамилия в какой-то русской антологии. К сожалению, названия не помню, потому что сижу в глухой провинции и пишу (заканчиваю) новую книгу очерков. Действительно, моя семья происходит из Англии (если это может иметь какое-нибудь значение, чтобы защитить «Х»).

Вопросы, касающиеся текстов. Сложнее всего мне объяснить «Фрагмент» („z piersi otwartej mieczem nie krew nie krew ucieka”). Прошу не сердиться, что объяснение будет довольно туманное.

В стихотворении речь шла для меня о том, чтобы выразить определенную ситуацию: война, осада длятся так долго, что помутилась уже сама цель борьбы, и воинам уже не важны ни взятие Трои, ни добыча, ни воинская слава — они хотят вернуться к простым моральным нормам, которых лишила их долгая и безнадежная война. Они тоже ранены, но не физически, как те, что гибли вначале, истекали кровью вначале, еще веря в смысл их жертвы. Те, о которых идет речь, заражены смертью: они молят Аполлона дать им нравственный порядок, доброту и свет.

Я объясняю это очень неумело, но надеюсь, что Вы меня поймете. «Возвращение проконсула». Золотая цепь — это символ награды, которую власть дает гражданам за хорошее поведение, заслуги, лояльность etc. «Железная цепь» — дословнейшим образом цепь, которой привязана, напр., собака к месту своей службы, к месту со славянами, нежели с римлянами.

Мне было бы очень неприятно, если бы эти мои признания-«показания» (wyznania-zeznania) Вы приняли бы как желание уклониться от ясного ответа. Я действительно так думаю и очень мне важно, чтобы Вы хорошо меня поняли.

Сейчас ночь, и за окном гукают совы. А как у Вас?

Больше всего меня заинтересовало в Вашем письме (кроме безупречного польского языка) то, что Вы инженер. Я тоже не считаю себя литератором-профессионалом.

С сердечным приветом и крепким рукопожатием

                                                                                    Збигнев Херберт

Маршалковская 68, к.47.

Журнал, о котором идет речь, — это февральский номер «Иностранной литературы», я сразу же послал его Херберту, но, видимо, бандероль тогда не дошла, а второй раз послал журнал уже где-то в мае, вместе с томиком Стаффа.

«Глухой провинцией» Херберт называет Оборы, километрах в 30-и от Варшавы, это старинная усадьба, а после войны — дом творчества Союза польских литераторов.

«Гербертом» на букву «Г» сделали Херберта в сборнике «Современная польская поэзия» 1971 года; редактор книги Майя Конева думала, что «Херберт» по-русски звучит неприлично; но когда я объяснил ей, что «хер» — это название буквы в прежней русской азбуке, она очень обрадовалась и сама отныне всем объясняла с большим смаком, что такое «хер».

Экземпляр книги «Драмы» Херберт тогда не смог достать, теперь у меня стоит на полке переиздание 1997 года, в 60-х же годах я читал в наших библиотеках его пьесы в польских журналах, в 70-е появился в библиотеках и сборник драм.

Интереснее всего авторское объяснение строки из стихотворения «Фрагмент» и всего стихотворения в целом (я уже опубликовал перевод стихотворения в сборнике «Современная польская поэзия», строку перевел дословно: «меч отворяет нам грудь но не кровь не кровь вытекает», но когда захотел писать об античности у Херберта и об этом стихотворении, почуствовал, что не понимаю эту строку до конца).

Херберт в своем объяснении пользуется словосочетанием «зараженные смертью». Это словосочетание было очень широко в ходу после войны у польских критиков, писавших о творчестве Тадеуша Боровского, Тадеуша Ружевича и других молодых прозаиков и поэтов, «чересчур» сосредоточившихся на этой теме. Это словосочетание в устах тогдашних критиков граничило с осуждением, с обвинением в «пессимизме» и в «нигилизме». Херберт, как мы видим, принимает саму формулу, но никоим образом не осуждает людей, «зараженных смертью», будь то древнегреческие воины в его стихотворении или его ровесник Ружевич. Наоборот, он сочувствует и солидарен. Сохранилась — и только что, в 2005 году, посмертно опубликована — рукопись рецензии, которую Херберт написал в 1960 году на первый спектакль первой пьесы Ружевича «Картотека».  Рецензия — доброжелательная и очень верная, в отличие от большинства появившихся тогда в печати, но  в печати она, увы, тогда не появилась. «...Всю драму Ружевича можно вывести из его лирики. — писал тогда Херберт. — Это не персонажи играют на сцене, а известные навязчивые идеи автора "Красной перчатки". "Картотека" представляет полный набор этих идей от оккупационного "заражения смертью" до ощущения непригодности традиционных форм и нравственных понятий...».

Весной 1973 года я послал Херберту свою журнальную публикацию его цикла стихов (вторично, поскольку первая бандероль не дошла) и заодно свежий томик Стаффа, земляка Херберта, львовянина, с моим предисловием, где я писал о львовской родословной стаффовского ренессансизма и стаффовского европеизма и стаффовской философии вообще. «Zbigniewowi Herbertowi — rzecz o Staffie i o Lwowie» («Збигневу Херберту — вещь о Стаффе и о Львове») — надписал я Херберту стаффовский томик. Ответа долго не было, поскольку Херберта не было в Варшаве, он был на Западе. Летом 1974-го я послал ему «Лит. обозрение» с моей статьей — тетраптихом (о Ружевиче, о Херберте, Шимборской, Свирщинской) и в ответ получил сразу два письма одно за другим.

12.VIII.1974

Уважаемый Господин (это теперь можно так перевести, а в 1974-м я ломал бы голову, как перевести «Szanowny Panie» — В.Б.), несколько дней тому назад я позволил себе послать «Господина Когито», надеюсь, что уже дошел. Не знаю, благодарил ли я уже Вас за прекрасные переводы Стаффа и волнующую надпись; если нет, то благодарю сейчас, сердечно.

Мой новый адрес <...>. Я в стадии переезда, ремонта и тому подобных стихийных бедствий. Это моя первая квартира, довольно удобная и, что самое важное, с видом на зеленые деревья. Вторая половина прошлого года, как и первая половина текущего были для меня крайне неудачными, хотя начиналось все вроде бы хорошо: премия им. Гердера в Вене, а потом морское плаванье с моими английскими друзьями на яхте (острова Ионического моря).

Потом были огорчения, хлопоты, болезни (думаю, что это Сатурн вмешался в людские судьбы). Теперь уже лучше, и я планирую осенью немного побродяжить по Европе.

А что у Вас? Тоже такая кошмарная погода?

Самое сердечное рукопожатие и приветствие,

                                                                                Збигнев Херберт

Теперь, после кончины Херберта в 1998-м и последовавшей лавины книг и публикаций, появилась у меня возможность кое-что прокомментировать. Например, в этом письме фразу о морском плавании на яхте с английскими друзьями. В 2000 году вышла в Варшаве книжка «”Любимые зверюшки...” . Письма Збигнева Херберта к друзьям — Магдалене и Збигневу Чайковским».

Чайковские — лондонские поляки, друзья Херберта, он познакомился с ними в Лондоне в 1959-м, впоследствии не раз гостил у них и путешествовал вместе с ними. В 1973-м он плавал с ними  на их яхте из Афин по Коринфскому каналу, затем по морю до острова Итака и острова Корфу. (Сохранились его рисунки из этой поездки, один-два из них публиковались; есть его фотография на острове Итака: с Магдаленой Чайковской и местным рыбаком).

Что касается вида на зеленые деревья из окон квартиры Хербертов, то рядом с их домом — небольшой парк, первый раз мы были там зимой, в феврале, но второй раз — осенью, когда деревья еще были зеленые.

Это письмо Херберта дошло из Варшавы за 8 дней (кажется, абсолютный рекорд), и тут же пришло еще одно.

26.VIII.1974

Дорогой Владимир,

благодарю Вас за открытку от 12.VIII. «Иностранная литература» и «Литературное обозрение» дошли до меня в полном порядке, правда, на старый адрес. Я с интересом прочел Ваши критические заметки обо мне, тем более ценные, что с фотографией. Моя жена утверждает, что у Вас очень интересная внешность. Я согласен с этим.

Вы спрашиваете, не собираюсь ли я в Москву. Трудно мне сейчас на это ответить. Я завален работой. Кроме того, переезд и много накопилось т.н. житейских дел, которые надо решить.

Читаю сейчас толстую потрясающую книгу Вашего земляка (по-видимому, «Архипелаг ГУЛАГ» — В.Б.). Кроме того, стараюсь вернуться к писанию, привожу в порядок книжки и бумаги. Первый раз в жизни у меня есть то, что называется квартира (красивая). Так что уже не из кокетства спрашиваю, не собираетесь ли Вы в Варшаву?

Сердечно приветствую и еще раз благодарю за литературные посылки, а прежде всего за труд, который Вы вложили в перевод моих стихов.

С сердечным рукопожатем,

                                               Збигнев Херберт

108.

Одновременно с письмами Херберта летом 1974-го пришла и бандероль — его новая книга «Господин Когито». Книга резко отличалась от первых четырех книг.

Наш современник — именно современник, а не грек или римлянин, как в прежних книгах Херберта, — предстал здесь в образе Господина Когито, сквозного героя книги и многих позднейших стихотворений того же, «когитовского» цикла. Образ этот был художественным открытием, которое трудно переоценить.

Херберт отдает Господину Когито отдельные черточки своей биографии, свои склонности, симпатии и антипатии, свой круг интересов. Моментами это почти двойник автора, но только почти. Всегда они не тождественны. Это дает возможность Херберту взглянуть на героя со стороны, с иронией. Господин Когито — альтер эго выдающегося интеллектуала. Но удивительным образом также и рядовой интеллигент, рядовой мыслящий человек нашего времени, человек «такой, как все». Как все мы.

Объем этого «мы», пространственный и временной, в разных случаях — разный. Иногда в это «мы» входят поляки, или во всяком случае граждане именно Восточной Европы. Иногда — жители любой европейской страны. Иногда — и европейцы, и американцы (Херберт, годами живший во многих европейских странах, провел год и в США: в 1970/71 году он читал лекции о современной европейской литературе в Лос-Анджелесе). Иногда «мы» — это люди второй половины ХХ века. Или даже более узко: люди данного десятилетия, данного витка моды, будь то мода на магию и гностицизм или на дзен-буддизм. Иногда шире: люди Нового Времени.

Господин Когито все время мыслит, должен мыслить. Декартовское «я мыслю, следовательно, я существую» для Херберта верно и в перевернутом виде: существует только тот, кто мыслит. «Господин Когито думает о возвращении в родной город», «Господин Когито размышляет о страдании», «Господин Когито и чистая мысль», «Господин Когито и движение мыслей»...

Херберт, впрочем, часто подтрунивает над своим героем и над мышлением как постоянной обязанностью интеллектуалов. А в одном из интервью Хереберт вспоминает понравившийся ему анекдот о том, как Эйнштейна спросили, что он делает со своими мыслями, когда они приходят в голову: записывает их в особую тетрадку или на отдельные карточки. Мысли, ответил Эйнштейн, так редко приходят в голову, что, если уж приходят, запомнить их нетрудно.

Но шутить над интеллектом вправе лишь тот, кто его имеет.

Книга Херберта «Господин Когито» — современный интеллектуальный роман в стихах. Херберт нашел имя и образ, нашел жанр.

Среди предшественников Херберта, искавших на том же пути, я как раз перед тем читал и переводил Джона Берримена и его книгу «Песни-фантазии» (или «сновидческие стихи», как предлагал переводить название этой книги покойный Владимир Сергеевич Муравьев), книгу, писавшуюся на протяжении 1960-х годов. Герой автобиографического романа Берримена — «Генри», «Генри Боунз», «Мистер Боунз» или просто «он», но в отдельных стихотворениях книги Берримен пишет от себя, в первом лице. Эта книга, может быть, высшее достижение прекрасного поэта Берримена. Но книга Херберта оказалась более убедительной. Даже для американцев. В одном из американских университетских городков поклонники Херберта несколько лет издавали журнал «MrCogito», посвященный Херберту «и гуманистической традиции, которую он представляет».

Господин Когито, как все мы, чрезвычайно противоречив. Дон Кихот и Санчо Панса в одном лице. Одно из первых стихотворений книги — «О двух ногах Господина Когито»:

...левая

склонная подпрыгивать

танцующая

чрезмерно любящая жизнь

чтоб рисковать

 

правая

аристократически твердая

презирающая опасность

так на обеих ногах

левой которую можно сравнить с Санчо Пансой

и правой

похожей на безумного рыцаря

идет Господин Когито

по белому свету

ковыляя неловко

Стихотворение — общечеловеческое, но и очень польское. Херберт хотел бы уравновесить польский романтизм польским же здравым смыслом, аристократизм польской мысли плебейской жизненностью.

Временами кажется, что Господин Когито — потомок «маленького человека», есть в нем что-то чаплинское. Херберт не боится показать его смешным, но симпатизирует ему.

Господин Когито живет под страшным постоянным давлением действительности. Он знает, что почти беспомощен перед огромными силами зла, деспотизма, насилия. Но он не мирится со своей малостью, он преодолевает свою малость, преодолевает то расстояние — один шаг, но какой! — которое отделяет смешное от великого. В стихотворении «Дракон Господина Когито» он выходит на битву с драконом всеприсутствующего и всемогущего тоталитаризма, выходит один на один:

...он оскорбляет дракона

он его провоцирует

 

как наездник дерзко гарцующий

впереди отстутсвующей армии...

Несколько моих переводов из книги «Господин Когито» (и из когитовских стихов следующей книги Херберта) — появились в «Иностранной литературе» в 1990-м (пятнадцать лет Херберт был у нас в «черном списке»), более полное представление о книге дала публикация в альманахе «Феникс ХХ» в 1993-м, там 500 строк из «Господина Когито»; а теперь все мои переводы из Херберта (и почти все мои тексты о нем) составили книгу: З. Херберт. Стихотворения. Алетейя. СПб. 2004.