Поэты золотой середины

«Важнее всего, что существует поэзия золотой середины, мудрой печали, тихого слова и тихого героизма, иронии и правды»J. Kwiatkowski, Poeci złotego środka [в:] J. Kwiatkowski, Notatki o poezji i krytyce, Krakow 1975, s. 67.[1], — писал много лет назад Ежи Квятковский. Перечисленные критиком черты охватывают отношение «я» к миру, способ понимания сущности поэтического слова, систему ценностей и этический долг. Лаконичная и точная формулировка сообщает нам, что идея под названием aurea mediocritas применительно к польской поэзии XX века предполагает стремление избегать любых крайностей, необходимость взвешенных суждений, поиск нужного соотношения между опытом и его воплощением, построение свободного от бурных эмоций диалога с адресатом. Кроме названных свойств, есть еще определение «мудрая печаль», которое прежде всего относится к поэзии медитативной, сосредоточенной на неизбежном, но также и к той, которая является ответом на исторический опыт. Формулировка «тихий героизм» связана с достойным переживанием трудностей человеческого бытия — в экзистенциальном и историческом масштабе. В свою очередь, использование иронии, шутки, поэтического образа хотя и не укротит могущество враждебных стихий, но будет свидетельством независимости человеческого разума.

Соблазны риторического и энциклопедического украшательства отвергаются, невысоко ценится и броская виртуозность. Поэты, стоящие на страже нравственного закона, сдержанны, не стремятся никого устрашить, но, избегая криков о масштабности действующего в мире зла и мрачных эсхатологических картин, они в то же время стремятся высказать всю правду об угрозах бытия. Представление об ответственности, лежащей на художнике слова, — одно из самых важных свойств описываемой поэзии. Критическая статья или, скорее, мини-эссе Ежи Квятковского «Поэты золотой середины» сконструирована таким образом, чтобы постепенно раскрывались черты (реконструируемые и одновременно постулируемые, воплощенные в конкретных текстах и в известной степени гипотетические) предмета, о котором идет речь, — и только в финале рассуждений эти черты были бы отнесены к конкретным авторам, с которыми ассоциируются уже известные читателю творческие методы. Приведем еще одну цитату:

Впрочем, поэты, которых я имею в виду, очень разные — их невозможно объединить в какую-либо школу. Самые репрезентативные примеры выдающихся имен, пример для более молодых поэтов — это Збигнев Херберт и Вислава Шимборская (не буду перечислять все фамилии). Их творчество в разной степени соответствует приведенной выше характеристикеТам же.[2].

Зачем замечательный критик воспользовался приемом нагнетания ожиданий? Он отложил перечисление конкретных имен, чтобы наши предположения опередили изложение авторской позиции. Это не просто риторика, но скорее демонстрация сложности механизма сопоставления. Такой способ изложения содержит методологическую подсказку: соотнесение реальных имен с возвышенной формулой «поэты золотой середины» обязательно предполагает оговорки и дополнения. Иначе говоря, сходство стихов двух поэтов — Виславы Шимборской и Збигнева Херберта — не может пониматься как абсолютное тождество, носит ограниченный характер. Друг другу созвучны не произведения целиком, но их отдельные аспекты. Попытки сопоставления, следовательно, не исключают указания на различия. Не следует, кроме того, поддаваться иллюзии, что установление параллелей приведет к бесспорным выводам.

Критик ведет себя осторожно, с огромным уважением описывая отдельные поэтические миры и творческие индивидуальности художников слова. Он, кроме того, оставляет пустые поля для читательских впечатлений, не формируя закрытых списков поэтов, объединенных творческими методами. Адресат сам может включить в описываемую группу, к примеру, Чеслава Милоша, Юлию Хартвиг, Артура Мендзыжецкого, Виктора Ворошильского или Адама Загаевского — и задуматься над тем, насколько верно такое включение.

Херберт и Шимборская никогда не делали общих программных заявлений о творчестве, не принадлежали к одной группе, а их художественные поиски абсолютно индивидуальны. Сравнение их, однако, может иметь познавательную ценность — главным образом при интерпретации их стиховСм.: A. Legeżyńska, Intertekstualność w badaniach porównawczych (sesja czwarta) [в:] Badania porównawcze. Dyskusja o metodzie. Radziejowice 6–8 lutego 1997, red. A. Nowicka-Jeżowa, Izabelin 1998, s. 141–143.[3]. Кроме того, оно может принести пользу в исследованиях поэтики и установлении литературных и культурных контекстов. Сопоставление творчества Шимборской и Херберта, как в коридоре зеркальных отражений, бросает новый свет на интерпретацию отдельных текстов, позволяет установить закономерности стилей обоих поэтов. Особой задачей становится исследование отличных друг от друга интертекстуальных отсылок к одному и тому же источнику: у каждого из авторов смыслы архитекста или прототекста использованы по-разномуСм.: H. Markiewicz, Odmiany intertekstualności [в:] H. Markiewicz, Literaturoznawstwo i jego sąsiedztwa, Warszawa 1989, s. 210 и далее.[4]. В качестве источников могут выступать разные формы существования языка, литературные и философские произведения, живопись, кино, фотография. Следовательно, в диалог Шимборской и Херберта включаются голоса других поэтов, а также тексты культуры в широком смысле.

Критерии сопоставления творчества Шимборской и Херберта неоднородны: они охватывают поэтический язык, избираемые темы, философские основания, идеи, цели высказывания. К общим их чертам относятся «мужество бытия», понимаемое как позиция по отношению к миру, нетерпимость к злу, этический долг, который заключается в необходимости защищать нужды и права отдельного человека, столкновения с безрассудной историей, изучение которой вызывает разочарование и печаль, чуткое внимание к важным метафизическим и экзистенциальным вопросам, а также, с точки зрения формы, сдержанность поэтической речи, ироническая отстраненность, шутка, которая служит выражению глубокого смысла. Шимборская и Херберт не слишком часто обращаются к материалу собственной биографии, а если это происходит, то демонстрация личного пространства, как правило, используется для формулировки обобщающих выводов, свидетельствует об универсальности человеческого опыта.

Поскольку обсуждаемых поэтов объединяет «стыдливость чувств», поскольку оба они не слишком ценят откровенные поэтические признания, следует задаться вопросом о конструировании лирического субъекта, а также о ролевой поэзии, об использовании масок и чужих голосов. В стихах Херберта осторожное отношение к высказываниям исповедального характера приводит к появлению героя, из поучительных приключений которого вытекает новое знание о мире и бытии. Господин Когито Збигнева Херберта — экспериментатор и резонер, который страстно стремится постичь природу «движения мысли». Его суждения, разумеется, невозможно отождествить со взглядами автора; иногда это расстояние довольно значительно.

Вислава Шимборская, в свою очередь, демонстрирует искусство дистанцирования, достигаемого за счет использования вымышленной (и с трудом представимой) нечеловеческой точки зрения и самой отдаленной, насколько это возможно, перспективы — например, космической. На то, что кажется очевидным, смотрят минералы, растения или
животные, и при изменении оптики и познавательных стереотипов бывшие аксиомы утрачивают незыблемость, а преступность человеческих поступков становится явной. За новым взглядом следует новое самосознание. «Посмотрите со звезд на себя»Перевод Виктора Коркии.[5], — советует Кассандра из стихотворения Шимборской («Монолог для Кассандры»). Труднее всего объяснить ab ovo комедию нашего бытия («Комедийки», KIP). Оба поэта ведут полный неожиданных формулировок диалог с читателем. И для Шимборской, и для Херберта крайне важен точный, хотя и неожиданный взгляд на вещи, который за видимостью открывает реальность, поскольку направлен «с другой стороны»S. Barańczak, Uciekinier z Utopii…, s. 81 и далее.[6].

Стихи обоих поэтов рассматриваются как относящиеся к одной литературно-исторической традиции. Они принадлежат к одному поколению, в их текстах мы обнаружим похожие следы полного травм военного прошлого (например, в стихотворениях «Память о сентябре» ШимборскойПервая публикация под названием «Память о сентябре 1939 года» в: «Dziennik Literacki» 1948, № 2, s. 7.[7] и «Прощание с сентябрем» Херберта), а также похожие реакции на поворот в судьбе страны в 1945 году. Произведения политического характера, связанные с актуальными трагическими событиями («Ответ», «Венграм»), из сборника «Гермес, пес и звезда» Херберта близки к глубоко трогающим поэтическим высказываниям Шимборской из «Призывов к йети» («Друзьям», «Реабилитация», «Похороны»). Даже воплощение темы тревоги выглядит подобным образом: у обоих поэтов эту функцию выполняют образы земли, крови, мотивы эха и «прерванного крика». После октябрьской «оттепели» они занимают одну и ту же сторону в споре об эмоциональном и рациональном искусстве. Я имею в виду общие для них скепсис, иронию, сдержанное отношение к энтузиазму неофитов, многомерность взгляда, дихотомичность истины, которая вовсе не исключает неприятия демиургического, чересчур уверенного в собственных возможностях воображения и решительного выбора в пользу «ощущения реальности»A. Stankowska, Kształt wyobraźni. Z dziejów sporu o «wizję» i «równanie», Krakow 1998, s. 46 и далее, s. 166 и далее.[8]. В обоих случаях реальность, таинственная, недоступная, пугающая, непрестанно вызывает изумление. Шимборская и Херберт пишут об ограниченной созидательной мощи «маленьких творцов». Возможности поэзии, основывающейся на работе фантазии, ставятся под сомнение потому, что она отдаляется от непосредственного восприятия, противоречит опыту, отдает первенство эстетике, отпускает грех отсутствия сопереживания участи несчастных.

В рамках разговора о медитативной поэзии, обращенной к проблемам бытия человека в мире, о текстах, в которых на первом плане находится активность познающего разума, следует уделить внимание характеру философствования в поэзии Шимборской и Херберта. Это главным образом раздумья о культуре и цивилизации, отсылки к мифологии, описания произведений живописи, обращение к другим видам искусства — скульптуре, архитектуре, музыке. Список можно дополнить игрой с великой литературной традицией и «стихами на полях прочитанных книг»T. Burek, Herbert — linia wierności [в:] T. Burek, Żadnych marzeń, Londyn 1987, s. 235.[9]. Отдельного внимания заслуживают поэтические произведения об эволюции и месте человека в «великой цепи бытия». Можно сравнить, к примеру, стихотворение «Господин Когито рассматривает в зеркале свое лицо» Херберта с «Речью в бюро находок » и «Удивлением» Шимборской. Сопоставительное исследование могло бы сосредоточиться на упоминаниях трансцендентного — как правило, сдержанных, связанных с вопросами и сомнениями, избегающих религиозного звучания. Взгляд компаративиста могла бы привлечь еще одна тема — элегическое подведение итогов в последних сборниках Шимборской и Херберта. Здесь мы имеем дело с редкой возможностью чтения похожих, как близнецы (если можно так сказать), произведений, которые развивают сходные темы и иногда сходным образом располагают составляющие поэтического мира.

Такая близость, впрочем, не противоречит утверждению об оригинальности, поскольку два замечательных поэта по-разному понимают собственные литературные задачи. В вариациях на одну и ту же тему мы можем заметить следы неявного соревнования, которое, однако, предполагает намерение вступить в открытую полемику. Таким образом, степень творческой сложности текста возрастает, но читатель, который примет роль арбитра, получит дополнительное удовольствие. Прямое столкновение поэтов невозможно, и не только в связи с соблюдением правил хорошего тона. Позиции поэтов — философские и эстетические — не слишком далеки друг от друга. Кроме того, для обоих странно было бы участвовать в конкурсе виртуозов. Не погружаясь в подробное обсуждение этого вопроса, приведу примеры стихотворений-близнецов: «Радость писательства» Шимборской и «Писательство» Херберта, «Фетиш плодородья из палеолита» и «Господин Когито встречает в Лувре изваяние Великой матери», заглавное стихотворение сборника «Большие числа» и «Господин Когито читает газету», «Голоса» и «Метаморфозы Тита Ливия», «Классик» и «Бетховен», «Неподвижность» и «Айседора Дункан», «Немного о душе» и «Душа Господина Когито».

Поэтические сборники Херберта и Шимборской, нечасто издававшиеся, совершенные, продуманные до малейших деталей, были литературными событиями. Важно помнить, что мы имеем дело с явлениями высокого поэтического ранга. При этом вопрос о том, кто из двух поэтов первым использовал некий образ, новое композиционное решение, тему или проблему, предложенную читателю, я назвал бы несущественным. Критерий первенства имеет здесь меньшее значение, чем целостность системы идей и форм в творчестве каждого из поэтов.

Из книги: Лигенза Войцех. Не по канону. О поэзии Виславы Шимборской и Збигнева Херберта / Пер. с польск. Е. Стародворской. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021.