Сойтись ли вместе Востоку и Западу? Заметки с краковской встречи поэтов

Кра­ков — один из де­вя­ти го­ро­дов, ко­то­рые Ев­ро­пей­ский со­юз на­де­лил на 2000 год зва­ни­ем куль­тур­ной сто­ли­цы Европы (вме­сте с ним в этот спи­сок вхо­дят Авинь­он, Бер­ген, Бо­ло­нья, Брюс­сель, Пра­га, Рей­кья­вик, Санть­яго-де-Ком­по­сте­ла и Хель­син­ки). В ста­рин­ной сто­ли­це Поль­ши ре­ши­ли на­чать осу­ще­ст­в­ле­ние сво­ей куль­тур­ной ро­ли за­ра­нее и про­во­дят пя­ти­лет­ний фес­ти­валь «Кра­ков-2000».

Пер­вый, 1996 год был го­дом те­ат­ра и ки­но, и про­грам­му фес­ти­ва­ля оп­ре­де­лял Анд­жей Вай­да. Сле­дую­щий, 1998‑й бу­дет го­дом Кшиш­то­фа Пен­де­рец­ко­го, хо­тя мно­гие му­зы­каль­ные празд­не­ст­ва как пред­вку­ше­ние бу­ду­ще­го про­хо­ди­ли уже в этом го­ду: так, на­при­мер, впер­вые был ор­га­ни­зо­ван Бет­хо­вен­ский пас­халь­ный фес­ти­валь, ко­то­ро­му пред­сто­ит стать еже­год­ным. Ны­неш­ний же год про­хо­дил под эги­дой двух но­бе­лев­ских лау­реа­тов — Че­сла­ва Ми­ло­ша и Ви­сла­вы Шим­бор­ской: оба они со­сто­ят в кра­ков­ском от­де­ле­нии Ас­со­циа­ции поль­ских пи­са­те­лей, а Шим­бор­ская и жи­вет здесь по­чти всю жизнь, окон­чи­ла Ягел­лон­ский уни­вер­си­тет, и сре­ди ее мно­го­чис­лен­ных поль­ских и меж­ду­на­род­ных пре­мий не по­след­нее ме­сто за­ни­ма­ет ли­те­ра­тур­ная пре­мия го­ро­да Кра­ко­ва.

Увен­ча­ни­ем го­да Ми­ло­ша и Шим­бор­ской ста­ла встре­ча по­э­тов «Вос­ток — За­пад», со­брав­шая уча­ст­ни­ков из стран, еще не­дав­но раз­де­лен­ных же­лез­ным за­на­ве­сом. В сво­ем «эпи­гра­фе» к фес­ти­ва­лю Че­слав Ми­лош на­пи­сал:

По­э­ты со­зна­ют, что они — од­но брат­ст­во, не­за­ви­си­мо от то­го, в «Вос­ток» или «За­пад» их за­чис­ля­ют. Этот съезд дру­зей — за­тем, что­бы мы мог­ли за­быть о дол­го удер­жи­вав­ших­ся раз­де­ле­ни­ях.

Ви­сла­ва Шим­бор­ская по­ста­ви­ла за­да­чи бо­лее скром­ные и, на мой взгляд — да про­стит ме­ня пан Че­слав, — бо­лее близ­кие к дей­ст­ви­тель­но­сти, в ко­то­рой мы и так уже прак­ти­че­ски по­за­бы­ли ста­рые раз­де­ле­ни­я:

На­де­юсь, что каж­дый из <...> гос­тей кра­ков­ской встре­чи по­э­тов вы­не­сет из на­ше­го го­ро­да хо­тя бы од­но пре­крас­ное вос­по­ми­на­ние и по край­ней ме­ре од­ну но­вую друж­бу, по­то­му что, как я знаю по соб­ст­вен­но­му опы­ту, друж­ба меж­ду по­э­та­ми воз­мож­на.

Ко­неч­но, воз­мож­на. И ес­ли я на­шла в Кра­ко­ве но­вых дру­зей, то не толь­ко сре­ди уча­ст­ни­ков фес­ти­ва­ля. Не­за­бы­вае­мо зна­ком­ст­во с Ежи По­мя­нов­ским, кни­гу ко­то­ро­го я от­ре­цен­зи­ро­ва­ла на­ка­ну­не по­езд­ки в Кра­ков, его же­ной Алек­сан­д­рой и их до­мом, по­хо­жим на му­зей, а в то же вре­мя по­ра­зи­тель­но уют­ным и гос­те­при­им­ным. Страш­но об­ра­до­ва­ла ме­ня и встре­ча с мо­ей но­вой пе­ре­вод­чи­цей Ка­та­жи­ной Кши­жев­ской, вы­пус­тив­шей не­сколь­ко кни­жек пе­ре­во­дов Брод­ско­го и сей­час го­то­вя­щей еще од­ну: сам Ста­ни­слав Ба­ран­чак, слав­ный пе­ре­вод­чик Брод­ско­го, одоб­рил ее пер­вые пе­ре­во­ды и бла­го­сло­вил на даль­ней­ший труд. А те­перь Ка­ся пре­крас­но пе­ре­ве­ла не­сколь­ко мо­их сти­хо­тво­ре­ний для фес­ти­ва­ля и хо­чет пе­ре­во­дить даль­ше.

Ко­неч­но, по­яви­лись ка­кие-то за­чат­ки но­вых дружб и с поэтами, но об этом, мо­жет быть, ра­но го­во­рить: по­смот­рим, раз­рас­тут­ся ли они. Во­об­ще же сре­ди по­э­тов ца­рил дух дру­же­ст­ва и брат­ст­ва. И все-та­ки са­мыми ра­до­ст­ными для ме­ня ста­ли встре­чи со ста­ры­ми друзь­я­ми. То­мас Венц­ло­ва, Ев­ге­ний Рейн, Кнут Скуи­некс — Бо­же мой, сколь­ко же лет я не ви­де­ла Кну­та, а он как буд­то ни­чуть не из­ме­нил­ся! А Че­слав Ми­лош, по-преж­не­му бод­рый, раз­ве что чуть глу­хо­ва­тый (но я и по­мо­ло­же, а со­всем глу­хая те­те­ря). Кра­ков­ский по­эт Бро­ни­слав Май, на вид все та­кой же юный, как в мой пер­вый при­езд, на Меж­ду­на­род­ную кон­фе­рен­цию прав че­ло­ве­ка, про­хо­див­шую в Кра­ко­ве в 1988 г., за год до то­го, как рух­ну­ла Бер­лин­ская сте­на, а с ней вме­сте и пре­сло­ву­тый, про­ржа­вев­ший же­лез­ный за­на­вес. Адам За­га­ев­ский, с ко­то­рым мы, ис­пы­ты­вая друг к дру­гу са­мые луч­шие чув­ст­ва, го­да­ми не ви­дим­ся, жи­вя в од­ном и том же го­ро­де. (Где-то в на­ча­ле 80‑х Брод­ский пред­ло­жил мне по­де­лить сфе­ры влия­ния: «Ты пе­ре­во­ди Ба­ран­ча­ка, а я — За­га­ев­ско­го», — но так, ка­жет­ся, и не пе­ре­вел.)

Прав­да, под еже­ми­нут­ной ра­до­стью, под празд­нич­ным на­строе­ни­ем жи­ла и го­речь не­встре­чи с те­ми, ко­го уже нет. Будь они жи­вы, в Кра­ко­ве обя­за­тель­но бы­ли бы и Ио­сиф Брод­ский, и Вик­тор Во­ро­шиль­ский. И все-та­ки их при­сут­ст­вие ощу­ща­лось: Ио­си­фа вспо­ми­на­ли по­сто­ян­но — и пуб­лич­но, и в ча­ст­ных раз­го­во­рах, и во вся­че­ских ин­тер­вью; Вик­то­ра — хо­тя бы как од­но­го из луч­ших поль­ских пе­ре­вод­чи­ков рус­ской по­э­зии. А для ме­ня эта па­мять о нем и ове­ще­ст­ви­лась: к фес­ти­ва­лю мои ста­рые дру­зья из «Офи­ци­ны ли­те­рац­кой» (ко­гда-то это бы­ло вто­рое по вре­ме­ни воз­ник­но­ве­ния под­поль­ное из­да­тель­ст­во в Поль­ше, а в 1990 г., ед­ва вый­дя из под­по­лья, они из­да­ли кни­гу мо­их сти­хов, под­го­тов­лен­ную Вик­то­ром и вклю­чав­шую, в частности, его пе­ре­во­ды) вы­пус­ти­ли но­вую книж­ку мо­их сти­хов, вклю­чив в нее толь­ко пе­ре­во­ды са­мо­го Во­ро­шиль­ско­го.

Впро­чем, книг к фес­ти­ва­лю бы­ло вы­пу­ще­но мно­же­ст­во — и кни­ги рас­ку­па­лись: ну как же, ав­то­ры под­пи­сы­ва­ют! Оче­редь за ав­то­гра­фа­ми на Ста­ром Рын­ке стоя­ла та­кая, что всех нас в кон­це кон­цов уве­ли обе­дать, и доб­рой по­ло­ви­не лю­би­те­лей ав­то­гра­фов (дай Бог, что­бы и по­э­зии) при­шлось ра­зой­тись не­удов­ле­тво­рен­ны­ми.

Бы­ло два боль­ших ве­че­ра по­э­зии с чте­ни­ем сти­хов в ори­ги­на­ле и поль­ских пе­ре­во­дах, бы­ла дис­кус­сия о том (фор­му­ли­рую гру­бо — во­про­сы бы­ли по­став­ле­ны изящ­ней), мож­но ли быть по­э­том в кон­це ХХ ве­ка. Ус­лов­но го­во­ря: мож­но ли пи­сать сти­хи по­сле Ос­вен­ци­ма и ГУ­ЛАГа? Впро­чем, са­мо при­сут­ст­вие эда­кой тол­пы по­э­тов сви­де­тель­ст­во­ва­ло, что мож­но. (А я так ду­маю, что и нуж­но. Это как со зна­ме­ни­тым во­про­сом: воз­мож­но ли по­сле вы­ше­на­зван­но­го — ве­рить в Бо­га?)

Бы­ли вы­сту­п­ле­ния по­э­тов «по спе­ци­аль­но­сти»: к при­ме­ру, поль­ские по­э­ты разъ­еха­лись по ли­це­ям, италь­я­нец Ни­ко­ла Гар­ди­ни вы­сту­пал в кра­ков­ском Италь­ян­ском ин­сти­ту­те, а мы, трое рус­ских, Алек­сандр Куш­нер, Ев­ге­ний Рейн и я, — пе­ред сту­ден­та­ми и пре­по­да­ва­те­ля­ми Ин­сти­ту­та рус­ской фи­ло­ло­гии Ягел­лон­ско­го уни­вер­си­те­та. Здесь, кста­ти, сре­ди хо­зя­ев был еще один ста­рый друг — мой, мо­их сы­но­вей и на­шей ре­дак­ции, — Гже­гож Пше­бин­да. Увы, мне при­шлось пе­ред ним из­ви­нить­ся (за­од­но из­ви­нюсь и пе­ред чи­та­те­ля­ми «РМ»): пе­ре­во­дя его вос­по­ми­на­ния об Анд­жее Дра­ви­че и зная, что он дав­но уже за­ни­ма­ет­ся Вл. Со­ловь­е­вым, я гла­зам сво­им не по­ве­ри­ла, уви­дев в тек­сте, ко­то­рый пе­ре­во­ди­ла, сло­ва о том, что он пи­сал (в 1983 г., ко­гда еще не бы­ло сня­то во­ен­ное по­ло­же­ние!) ди­плом о Сол­же­ни­цы­не. На­вер­но, ре­ши­ла я, в «Ты­год­ни­ке по­вшех­ном» опе­чат­ка, и вме­сто Сол­же­ни­цы­на вста­ви­ла Со­ловь­е­ва. Нет, не опе­чат­ка: Гже­гож дей­ст­ви­тель­но за­щи­тил то­гда ди­плом о Сол­же­ни­цы­не, по­том за­нял­ся Вл. Со­ловь­е­вым, а те­перь пи­шет док­тор­скую об ис­то­рии рус­ской об­ще­ст­вен­ной мыс­ли от Ча­адае­ва до Бер­дяе­ва.

Ну а Кра­ков, пре­крас­ный Кра­ков! Со свои­ми «за­ча­ро­ван­ны­ми дрож­ка­ми» — пом­ню, как мне ко­гда-то до­ка­зы­ва­ли, что пе­ре­вод то­гда со­всем еще мо­ло­до­го Брод­ско­го из Гал­чин­ско­го не­то­чен, вклю­чая и сло­во «дрож­ки», но и сам до­ка­зы­вав­ший ви­дел, до че­го же пре­кра­сен пе­ре­вод, — и за­ча­ро­ван­ные дрож­ки так и не ста­ли для ме­ня «ко­ля­ской». Со сво­им по­лу­ден­ным обор­ван­ным сиг­на­лом тру­бы с Мариац­кой баш­ни: «Ко­гда тру­бач над Кра­ко­вом воз­но­сит­ся с тру­бою... Над Кра­ко­вом уби­тый тру­бач тру­бит бес­смен­но, пе­чаль его без­мер­на, сиг­нал тре­во­ги чист...» Одним словом, «ми­фо­по­э­ти­че­ское про­стран­ст­во» (поль­зу­юсь термином из кни­ги кра­ков­ско­го же ли­те­ра­ту­ро­ве­да Ва­си­лия Щу­ки­на). Краков, един­ст­вен­ный в Поль­ше име­нуе­мый не «го­ро­дом», а «гра­дом». От­мы­тый, от­чи­щен­ный, от­ре­мон­ти­ро­ван­ный и от­рес­тав­ри­ро­ван­ный — та­ким он не был ни де­вять, ни семь лет на­зад, то­гда не так уж мно­го бы­ло вид­но из его зна­ме­ни­той кра­со­ты, она ско­рее по­до­зре­ва­лась, про­зре­ва­лась, чем ви­де­лась про­стым гла­зом...

А что же все-та­ки на­счет Вос­то­ка и За­па­да? Вот они со­шлись в пре­крас­ном Кра­ко­ве, и об­на­ру­жи­лось, что с амор­ти­за­ци­ей гео­по­ли­ти­ки они ста­но­вят­ся про­сто гео­гра­фи­ей — их уже мож­но пи­сать с ма­лой бу­к­вы. Есть, ко­неч­но, дру­гой Вос­ток — ска­зоч­ный, даль­ний, эк­зо­ти­че­ский: его-то и имел в ви­ду Ки­п­линг, по­ка две ми­ро­вые вой­ны не сме­сти­ли «Вос­ток» к за­па­ду. Хо­ро­шо ла­тин­ским на­ро­дам: у них два про­ти­во­по­став­ле­ния: ска­жем, по-фран­цуз­ски «Est — Ouest» и «Ori­ent — Oc­ci­dent». Это­го «ори­ен­таль­но­го» Вос­то­ка на фес­ти­ва­ле прак­ти­че­ски не бы­ло — толь­ко в по­след­ний ве­чер, ко­гда мы все уча­ст­во­ва­ли в вы­пус­ке уст­но­го жур­на­ла «На­Глос», по­свя­щен­но­го те­ме «До­ро­га» (или «Путь», но по-поль­ски нет двух слов, толь­ко од­но — «droga»), от­ку­да-то, буд­то при­еха­ла по рель­сам де­ко­ра­ции, воз­ник­ла мо­ло­дая япон­ка, и мы все на ми­ну­точ­ку по­чув­ст­во­ва­ли се­бя ста­рым, ус­та­лым «За­па­дом». Од­на­ко, как пи­шут в грам­ма­ти­ках: «ус­та­лые, но до­воль­ные».

Но что же лич­но мне да­ла эта встре­ча, кро­ме не­пре­хо­дя­щей ат­мо­сфе­ры ок­ру­жав­шей нас люб­ви? Од­но стран­ное и не­ожи­дан­но при­ят­ное осо­зна­ние (и, мо­жет быть, это ис­пы­та­ла не толь­ко я). Жи­вешь-жи­вешь, буб­нишь-буб­нишь сти­хо­твор­ные строч­ки, и в мо­мент, ко­гда они те­бе да­ру­ют­ся, на­прочь за­бы­ва­ешь, что не те­бе од­ной до­стал­ся по­доб­ный дар. Уни­каль­ность собственного опы­та гро­зит пе­ре­рас­ти в ощу­ще­ние соб­ст­вен­ной уни­каль­но­сти, как буд­то ты един­ст­вен­ный в ми­ре сти­хо-тво­рец. Но ко­гда ря­дом с то­бой хо­дят, и го­во­рят, и чи­та­ют свои сти­хи два де­сят­ка по­э­тов, и зву­чат, да как зву­чат (на­при­мер, по­э­ты, пи­шу­щие по-анг­лий­ски, ко­то­рых я не по­ни­ма­ла, но упи­ва­лась зву­ча­ни­ем язы­ка и сти­ха), то вдруг да­же не со­зна­ёшь, а пря­мо ви­дишь, ка­кое у те­бя не­уни­каль­ное за­ня­тие. И, как с вос­тор­гом го­во­ри­ла моя по­кой­ная ма­ма, прие­хав из Мо­ск­вы, про па­риж­ские до­ма: «Да ты по­смот­ри — ка­кие все раз­ные!» На за­па­де ли, на вос­то­ке, на се­ве­ре ли, на юге или в ка­кой там еще сто­ро­не све­та — все раз­ные. И все ко­му-то за­чем-то нуж­ны. Хоть ко­му-то. Хоть за­чем-то.

Краков — Париж

«Русская мысль» № 4193, 16-22.10.1997