«Словом, год был "годом неспокойного Солнца"...»

73.

Уехали в тот год (1968) и два-три писателя. Писатель уезжает из страны своего языка лишь в самом крайнем случае. Почти все остались.

Оставшийся в Польше Юлиан Стрыйковский, писавший (если не считать двух-трех его очень содержательных и важных книг о трагедии польских коммунистов довоенной формации, дополняющих книгу Александра Вата «Мой век») почти исключительно о жизни евреев — в давней Галиции, или в средневековой Европе, или в ветхозаветные времена, — дожил до письма Иоанна-Павла II, который признался ему, что является многолетним поклонником его творчества. Письмо это было оглашено в варшавском костеле перед началом творческого вечера Стрыйковского, и я был тому свидетелем в конце 1986-го.

Остался в Варшаве и Антоний Слонимский. Когда-то, в 1920-х годах, будучи не только поэтом, но и публицистом, журналистом, вообще активным человеком, Слонимский побывал в Палестине и по возвращении опубликовал книгу стихов «Путешествие на Восток», а в ней — знаменитое, хрестоматийное стихотворение «Разговор с земляком».

Возле Яффских ворот я попался еврею:

— Как Саксонский наш сад? Стал я стар и слабею.

Как фонтан? Там, где вход был от улицы Чистой,

Торговал там кондитер, как был я мальчишкой...Журнал «Ной», Москва, 1996, вып. 19; «Польские поэты ХХ века» т. I.[1]

Еврей, встреченный Слонимским в Иерусалиме, уехавший из Варшавы еще в царское время, жалуется, что он очень хотел бы вернуться в Варшаву, но его сын не хочет:

...Объяснял, толковал я ему многократно:

«Да ведь там же — Варшава!» Ему непонятно.

Так писал Слонимский о Варшаве в 1920-х. В 1957-м вышли отдельным томиком его прозаические «Варшавские воспоминания», где он с первых же строк упоминает Саксонский сад, близ которого родился и в котором проводил в детстве полдня.

Отношение Слонимского к Варшаве в начале 60-х выражено в стихотворении «Ответ на приглашение» в том самом томике «Стихотворения 1958—1963», который он нам подарил. Он отвечает своим английским знакомым на письмо, две фразы из которого — по-английски — взяты эпиграфом к стихотворению: «Собираетесь ли Вы к нам? Что за чувство привязывает Вас к этому Вашему безобразному городу?» Ответом на письмо является все стихотворение, потому что привязывает Слонимского к Варшаве вся его жизнь, вся «лента воспоминаний», начиная с детства-отрочества-юности, о которых он в этом стихотворении и пишет.

И в 1968-м Слонимский тоже не уехал. В 1976-м он погиб в автомобильной катастрофе.

74.

В 1968 году из Польши уехали 12 или 13 тысяч польских евреев. Молодой поэт и прозаик Генрик Гринберг, актер варшавского Еврейского театра, опубликовавший в 1963-м и 1965-м первые две книги прозы, во время событий 1968 года находился с театром на гастролях в США. Там он и остался и написал тогда же об изгнании евреев из Польши, патетически сравнивая его с изгнанием евреев из Испании в 1492 году. События, конечно, несопоставимые. Для каждого уезжавшего в 1968 году отъезд был драмой его жизни. (Эту драму очень сильно, с присущей ему сдержанностью, показал замечательный кинодокументалист Марцель Лозинский в фильме «Семь евреев из моего класса»). Для послевоенной Польши 1968 год был важной датой в ее политической истории в ряду кризисов 1956 — 1968 — 1970 — (1976) — 1980, но не столько как год отъезда евреев, сколько как начало отказа большинства польской интеллигенции от всякого сотрудничества с властью.

Десять лет спустя, в 1978 году, самиздатовский польский журнал «Критика» посвятил целый номер десятилетию мартовских событий. «Когда голос независимой интеллигенции зазвучит снова, окажется, что правительство и просвещенная Польша уже не имееют общего языка», — так писал, оглядываясь назад, бывший доцент Варшавского университета Зигмунт Бауман, уволенный из университета в те месяцы и вскоре уехавший.

«Наибольшим поражением власти в марте была полная утрата доверия со стороны молодого поколения», — так писал в вышеупомянутом «юбилейном» номере «Критики» поэт Станислав Баранчак. В 1968-м он был одним из лидеров входившего в литературу нового поколения. Неслучайно это поколение поэтов назвало себя «поколением-1968».

Правда, эти молодые поэты вкладывали в понятие «1968 год» и события в Чехословакии (так ощущал, напомню, и гораздо более старший, чем они, Гроховяк: «От весны шла осень»), и волнения парижских студентов, и волнения американских студентов, продолжавшиеся на протяжении 1960-х годов. Наверно, уместно вспомнить и о волнениях студентов Западного Берлина — они были раньше и варшавских, и парижских.

Словом, год был «годом неспокойного Солнца». Бехтерев (не первый ли на свете?) в своей «Коллективной рефлексологии» (1918) связывал годы революционных событий с годами максимальной солнечной активности.

Вернусь, однако, к варшавскому Еврейскому театру, актером которого был до 1968 года Генрик Гринберг. Театр продолжал существовать после 1968 года, хотя большинство зрителей-слушателей теперь составляли приезжие иностранцы, которые слушали перевод спектаклей с помощью наушников, как и мы с Наташей, а многие актеры уже не были еврееями.

Продолжал существовать в Варшаве после 1968 года и еврейский исторический институт.

А Генрик Гринберг остался в эмиграции. Писал. Главным образом прозу. Издавался в Париже и Лондоне. С 1987 года его книги стали снова издавать в Польше. С 1992 года он стал приезжать в Польшу.

75.

Среди уехавших в 1968 году из Польши был и поэт Арнольд Слуцкий, однофамилец нашего Бориса Слуцкого. Он уехал в Израиль. Но хотя он знал оба языка, идиш и иврит, в Израиле он страшно тосковал о Польше и почти сразу же перебрался как можно ближе к Польше, в Западный Берлин, где и умер в 1972 году от ностальгии. Варшавский ксндз и поэт Ян Твардовский отслужил по Арнольду Слуцкому мессу в Варшаве, а московский Слуцкий, Борис, узнав об этом, написал известное стихотворение «Месса по Слуцкому». Собственно, он пишет об обоих поэтах: и о своем однофамильце Арнольде Слуцком, и об однофамильце нашего Твардовского польском священнике-поэте Яне Твардовском:

...Что-то есть в поляках такое!

Кто с отчаянья двинул в бега,

кто, судьбу свою упокоя,

пану богу теперь слуга...

С Арнольдом Слуцким мы беседовали единственный раз, в 1963-м. Он пришел на прием, который устроило нам с Астафьевой Варшавское отделение Польского союза литераторов. После приема — вернее, в ходе него, — чуть-чуть выпили, были, кажется, Ворошильский и Мандальян, а тамадой, помню, был Северин Полляк, еще крепкий тогда, в том числе и на выпивку. Польская водка легко пьется. Было у них тогда две популярные марки — «Żytnia», то есть «Хлебная», и  «Wyborowa», то есть «Отборная». «Отборную» покупал и Советский Союз, но в продаже я видел ее только за Уралом, в городах вдоль Транссибирской магистрали (помню конкретно вокзальный ресторан в Канске за Красноярском). Но главным образом польскую водку я пил все же в Польше. В тот день в Доме литературы алкоголя, подготовленного для приема Союза литераторов, не хватило, я выбежал и купил еще бутылку водки в ближайшем магазине, в одном из соседних домов. Этого уже хватило, но допьяна никто не напился, ни из хозяев, ни из гостей, так что, выходя после встречи, мы с Наташей еще готовы были продолжить общение с кем-нибудь. Этим кем-нибудь и оказался Арнольд Слуцкий, мы разговорились с ним, он жил здесь же, в комнатке в Доме литературы. Из нашей беседы я, увы, не помню ни одной фразы, помню только, что он рассказывал о себе, и что это было интересно, биография у него уже к тому моменту была любопытная, а до этого мы почти ничего о нем не знали.

Арнольд Слуцкий издал двенадцать книг стихов, шесть до 1956-го и шесть — после 1956-го. Из тех, что вышли после 1956-го, четыре книги у нас есть, стихи неплохие, но самое лучшее и самое известное его стихотворение (или, скорее, маленькая поэма) было в книге, которой у нас нет, в книге 1958 года. Это поэма «Шагалево», такое название — в честь Марка Шагала — дает Арнольд Слуцкий своему родному городку Тышовце. Город, существовавший еще в XV веке, был полностью уничтожен в годы Второй мировой войны гитлеровцами, погибли и все евреи этого городка, которых вспоминает-воображает Арнольд Слуцкий. Сам он уехал 14-летним мальчишкой в Варшаву, родители послали его учиться на раввина, но он вместо этого вступил в нелегальный Коммунистический союз молодежи Польши. В годы войны жил в Советском Союзе. В Польшу он вернулся с армией генерала Берлинга (которую тот организовал в Советском Союзе в 1943-м, после ухода армии Андерса в Иран). Арнольд Слуцкий в 1943-м после ухода армии Андерса в Иран). Арнольд Слуцкий был награжден двумя Золотыми Крестами Заслуги, но премий (вопреки тому, что пишет о нем в стихотворении Борис Слуцкий) не получал. Когда он уехал в Израиль, его перестали печатать в Польше, но после смерти сразу же стали печатать снова. Печатают и теперь, в антологиях.

Виктор Ворошильский, друживший с ним когда-то в послевоенные годы, вскоре после его смерти написал в 1973-м посвященную памяти А.С. «Элегию об умерших поэтах» («Сколько моих умерших каждый с гробом под мышкой // Света радости вечной ищут они вслепую // <...> Сколько их со стихами со страхами с грехами // С юным старым безумством с недостижимым братством...»; этот мой перевод печатался только в «Новой Польше», 2000, №9, рядом с моими воспоминаниями о самом Викторе). Арнольду Слуцкому посвящены также три строки в другом стихотворении Виктора «Диатриба»«Польские поэты ХХ века», т. II.[2] — о судьбах давних товарищей юности: