«Книга новых стихотворений Милоша вышла в Кракове в 2000 году».
260.
В утро нашего выезда в путешествие Краков — Вроцлав — Познань в нашей гостинице на Праге в холле внизу нас ждала самоуверенная молодая женщина. Оказалось, что это наш «пилот», наша сопровождающая в предстоящей нам поездке. По специальности она психолог, занимается главным образом трудными детьми, а теперь вот получила под свою опеку, как мы тут же при знакомстве пошутили, детей особенно трудных. Впрочем, свой апломб наша сопровождающая — ее звали Ивона — проявляла не только с нами, но и в отношениях с администраторами гостиниц, так что мы примирились с ее присутствием. А она примирилась с тем, что не будет сопровождать нас к Чеславу Милошу в Кракове или к Тадеушу Ружевичу во Вроцлаве, что не должна сопровождать нас и в наших поездках и пеших прогулках по Вроцлаву и Познани. Ресторанные обеды и ужины ей явно нравились, нас они тяготили.
С Рышардом Крыницким мы встретились утром в колоритном еврейском кафе «Ноев ковчег» в Казимеже, неподалеку оттуда Крыницкий поселился, перебравшись недавно в Краков из Познани. Казимеж когда-то был городком близ Кракова, где разрешалось жить евреям и где жила возлюбленная одного из польских королей, еврейка Эсфирь. Отсюда и «ветхозаветное» название кафе, и еврейско-библейский ассортимент книг и журналов, продающихся на книжном прилавке в фойе при входе (и международные встречи, посвященные польскому еврейству и его культуре, проходящие именно здесь, в этой части Кракова). С Крыницким общаться нам было просто и приятно, но встреча была короткой. Крыницкий — большой поэт, героически издающий современных польских поэтов, — человек занятой, вечно торопящийся. Да и у нас был график, а мы были его рабами. Крыницкий — один из любимых моих поэтов, переводил я его мало, все еще надеюсь, что вернусь к его стихам.
Юлиан Корнхаузер пришел в один из первых дней на наше выступление в Институт восточнославянской филологии, а на следующий день мы встретились у него на кафедре в его собственном институте, в соседнем здании, где он директорствует. От нашей гостиницы «Под розой» на Флорианской улице было не так уж далеко до его института, и вообще весь этот день нам хотелось ходить по центру Кракова пешком. Корнхаузер подарил нам свою книгу о Херберте. Последняя перед тем книга стихов Корнхаузера «Камешек и тень», посланная им по почте, по дороге в Москву пропала, он прислал потом ксерокопию — она дошла, одно стихотворение оттуда я успел доперевести для нашей антологии. Теперь он рассказал, что побывал в Канаде. В начале 2002-го он пришлет нам новый томик стихов, в том числе эдмонтонских элегий. Эдмонтон — это город на реке Саскачеван, которую мы помним с детства не то из Купера, не то из Майн-Рида, словом, из книг про индейцев. Элегии и всю книгу Корнхаузера (она вся — элегическая, начиная с названия: «было минуло») мы прочтем, когда она выйдет, полгода спустя. А пока пообедаем с Юлианом, скромно и уютно, без лишней пышности (и без сопровождения) в общей столовой двух славянских институтов.
В ней же мы обедали и накануне, после встречи в Институте восточнославянской филологии. За столом с нами тогда были и Юзеф Баран, и Адам Земянин. Земянин в этот же вечер уезжал с выступлениями по нескольким городам. А Юзеф Баран хотел встретиться с нами еще раз — уже как профессиональный журналист: взять у нас интервью. Но в Кракове у нас, к сожалению, не хватало времени.
Утром того дня, когда мы встречались с Корнхаузером, побывали мы и в редакции краковского ежемесячника «Декада литерацкая», на улице Каноничей (в том самом здании, где мы жили в писательской гостинице в 1986-м). Журналом, как и краковским отделением Союза писателей, командуют две женщины: литературоведы Марта Выка и Тереса Валяс. В литературном Кракове уже осуществляется потихоньку гинекократия, за которую борются нынешние польские феминистки. В литературоведении и в критике их особенно много, и они заметны. (Впрочем, еще заметнее сейчас в Польше женщины-прозаики, но книги их либо относятся к массовой культуре, как у популярной и в Москве Иоанны Хмелевской, либо слишком уж «современны» на наш старомодный вкус: эпатирование физиологизмом, натурализмом, садизмом-мазохизмом... Такова Мануэла Гретковская, хотя одна из ее книжек — «Полька» — о беременности и ожидании ребенка, которым окажется девочка по имени Поля, для нее дочка, а для других еще одна полька — эта книга нам понравилась. Мы читали ее по-польски, теперь и эту книгу в Москве перевели).
Членом редакции оказалась еще одна женщина — критик Агнешка Косинская, она же секретарь Милоша. К Милошу нам предстояло идти на следующий день, а в предвкушении пани Агнешка рассказала нам, как он диктовал ей текст своей рецензии на нашу антологию для «Тыгодника повшехного». Диктовал из головы, все-то он помнил. Память у Милоша, действительно, феноменальная. Лишь название литовского местечка, откуда были мои предки по отцу и откуда пошла фамилия Британишский, на самом деле, не Британишки, как пишет Милош, а Братанишки (впрочем, скорее это опечатка в газете?); кстати, и написание фамилии тоже поначалу соответственно колебалось: Британишские-Братанишские (это сообщил мне мой приятель, занимавшийся в вильнюсском историческом архиве и случайно обнаруживший там странички, касающиеся моих родственников первой половины XIX века). Но мою «родословную» Милош мог знать и помнить только из моего давнего письма к нему, а письмо, разумеется, оставалось в Калифорнии, не возил же он его с собой в Краков.
Из редакции «Декады» в институт Корнхаузера нас повел присутствовавший в редакции журналист Лешек Волосюк. Украинское звучание его фамилии не обмануло: дед его еще считал себя украинцем, отец уже был поляком, а сам он интересуется Украиной, но также и Россией. Сотрудничает с журналом «Вензь» и с «Тыгодником повшехным», в редакцию которого он и уговорил нас заглянуть по дороге на минутку. Заместитель главного редактора «Тыгодника» Томаш Фиалковский был рад нам, дал нам пачку номеров с рецензией Милоша (до того у нас была только ксерокопия) и еще пачку номеров с последними публикациями Милоша 2001 года — их оказалось несколько, в том числе и новые стихи, и даже новая поэма. Фиалковский — давний в «Тыгоднике» человек, он помнит мое стихотворение в переводе Ворошильского, которое они печатали в начале 1968-го, накануне мартовских варшавских событий того года. Сказал он, что есть у него и варшавская книжка стихов Астафьевой 1963 года.
Выходя из редакции, мы столкнулись с Мартином Светлицким, который, оказывается, в этой редакции подрабатывает как корректор. Вспомнилось, что Херберт когда-то в молодости, в трудные для него годы, в пятидесятые, рад был получать хотя бы сдельную корректорскую работу в тех варшавских издательствах, которые давали ему таковую.
261.
Милош купил себе краковскую квартиру (именно купил, а мы-то думали, что Краков, подарив ему почетное гражданство города, квартиру тоже подарил[1]) в маленькой тихой улочке совсем близко от Плант, краковского кольца бульваров. В подъезде — домофон, квартир сравнительно немного, но никакие номера не обозначены, нужно знать, какую кнопку нажать, или пробовать все по очереди. Третий, если я правильно запомнил, этаж. Без лифта. Милош на этот раз — с палочкой, но не из-за немощной старости, а в связи с несчастным случаем в прошлом году, когда он чудом остался жив. На улицу он тем не менее выходит. А в прошлом, 2000 году побывал во многих городах Европы. Перед встречей я успел бегло проглядеть полученные накануне в «Тыгоднике повшехном» последние публикации Милоша, спросил его о некоторых мелочах, требующих комментария.
Милош спрашивал — настойчиво — чем он мог бы нам помочь. Мы ни о чем его не просили. Он написал записку, которую я здесь воспроизвожу («Я хотел бы, чтобы мой том стихов и эссеистики вышел по-русски в переводе Владимира Британишского. Чеслав Милош. 25 мая 2001. Краков»).
Но главное, что еще месяцем раньше он написал и опубликовал свою рецензию нашей антологии в «Тыгоднике повшехном».
Вес его мнения в Польше — огромный.
К тому же «Тыгодник повшехный» и после смерти Ежи Туровича, возглавлявшего этот еженедельник полвека, остается самым уважаемым изданием. Не самым популярным, но самым уважаемым. В Польше это еще имеет значение. Милош печатает свои новые стихи и остальные тексты не только в «Тыгоднике», но в «Тыгоднике» больше всего. А одно его стихотворение 1990-х годов было посвящено редакции «Тыгодника» — стихотворение о Великом Звере национальной гордыни и мегаломании:
...Многомиллионноголовый Зверь хочет слышать лишь приятные вещи.
Хочет слышать, что он великолепный, героический, мудрый, благородный,
Толерантный, милосердный, великодушный, нравственно безупречный,
Хочет, чтобы им восторгались,
Называли вдохновеньем мира,
Ставили его в пример за его достославные деянья...
С горечью и иронией Милош констатировал, что любви и хвалы может удостоиться лишь демагог:
...То есть тот, кто льстит, улещает, успокаивает Великого Зверя,
Шепчет Зверю: «Спи, лишь твои враги находят в тебе изъян...»
Стихотворение — о нации как таковой, о любой нации. Об этом Великом Звере, который, глядя в «зеркальце» своей публицистики или поэзии с всегдашним вопросом «Я ль на свете всех милее?», хочет слышать лишь положительный ответ, не хочет знать о себе ничего плохого, на правду о себе сердится (и тогда ему сразу же начинают мерещиться «враги»). Но отдельные черточки Великого Зверя из стихотворения Милоша могут отнести к себе и поляки.
Одна из последних книг Милоша — очень неожиданная и по жанру, и по содержанию: «Путешествие в двадцатилетие» (1999; мы купили ее в декабре того же года в Варшаве со своей «польско-европейской» премии). Межвоенным двадцатилетием или просто «двадцатилетием» в Польше называют 1918—1939 годы между Первой и Второй мировыми войнами. Польшу тех лет называют Второй Республикой, понимая под Первой Республикой Речь Посполитую до разделов 1772, 1792, 1795 годов, польское государство с выборными королями.
Польшу после 1989 года начали было называть Третьей Республикой, и ретроувлечение временами Второй Республики, двадцатыми и тридцатыми годами, идеализация «двадцатилетия» приняли небывалые размеры. Милош, современник и очевидец тех времен, пытается представить их в подлинном, менее привлекательном виде. Книга представляет собой собрание исторических источников: документы, листовки, статьи тогдашней прессы, репортажи, воспоминания, фрагменты литературных произведений. Она рассчитана и на школьника, и на студента, и на читателя постарше. Материалы собраны в разделы: «Столица», «Деревня», «Рабочие», «Евреи» («...Нищета еврейских масс в Польше, живших мелкой торговлей, была еще более страшной, чем нищета всех не-евреев...», — пишет в своем предисловии-комментарии к этому разделу Милош). Материалы, свидетельствующие об антисемитизме, о фашистских тенденциях. «Я никоим образом не притворяюсь бесстрастным наблюдателем, — предупреждает Милош в предисловии к книге. — Наоборот, я не намереваюсь скрывать мою тенденциозность, потому что тогдашняя Польша вовсе не соответствовала идеальному образу, какой новое поколение может создать. Много было явлений, вызывающих ужас, жалость, гнев. Ведь именно эти сильные чувства предопределили, что я стал поэтом, и следы этих чувств можно найти в моих произведениях». Поиски текстов для книги проводил под руководством Милоша аспирант Ягеллонского университета, другие молодые помощники подобрали иллюстрации, составили указатели. Комментарии Милоша к каждому разделу книги, как он подчеркивает в предисловии, не писались им, а диктовались, отсюда их разговорный стиль. Признаюсь, я долго не верил, что «История польской литературы» профессора Калифорнийского университета Милоша, изданная по-английски в США в 1969-м, была им продиктована. Теперь начинаю верить. Агнешка Косинская, секретарь Милоша, и сейчас называет его — и в лицо, и за глаза — не иначе как «профессором». Но 90-летний профессор не отличается профессорской забывчивостью из анекдотов.
И все-таки еще поразительнее — действующий 90-летний поэт, действующий вулкан. Книга новых стихотворений Милоша вышла в Кракове в 2000году, все стихи написаны после 1994 года, после книги «На берегу реки» (Река — Невяжа, или Невежис по-литовски, река детства, на берегу которой он родился и вырос и побывал еще раз спустя полвека). Новая книга стихов — верлибров, версетов, стихотворений в прозе, изредка стихов регулярных и полурегулярных — называется «ЭТО» и открывается стихотворением «ЭТО»:
...признаюсь, что мои экстатичные похвалы бытию
могли быть только упражнениями в высоком стиле,
под ними же крылось ЭТО, которого я не берусь назвать.
ЭТО подобно мысли бездомного, когда он идет по морозному, чужому городу.
И подобно мгновенью, когда обреченный еврей видит приближающиеся тяжелые каски немецких жандармов.
ЭТО как если сын короля выбирается в город и видит подлинный мир: нищету, болезни, старенье и смерть...
И все же содержанием новой книги остается не ЭТО, не жребий смертного человека, а вечный протест против такого жребия, «...протест против крушащей нашу веру смерти», неистребимая жажда жизни, «вечное и божественное удивленье», ирония, юмор, воспоминания о светлых минутах жизни и о светлых людях. Стихи, посвященные деду Милоша по матери Зигмунту Кунату, поэту Александру Вату... Посмертное письмо к Роберту Лоуэллу: Милош признает, что был неправ в том, как относился к нему. Стихотворение с длинным названием «О поэзии, по поводу телефонных звонков после смерти Херберта»: Херберт служил поэзии, а теперь поэзия
...Освобожденная от бреда болезни,
от крика гибнущих клеток,
от муки посаженного на кол
Странствует по вселенной
Вечно светлая.
Обратите внимание, что строки о болезни и муках смертного Милош начинает с маленькой буквы, а строки о поэзии, которая вечна, — с большой буквы. О муках посаженного на кол говорит сам Херберт в одном из стихотворений последней книги, где он вообще более откровенен, чем когда-либо прежде.
Так кончился «спор» Херберта с Милошем (или спор партий поклонников того и другого?), тянувшийся довольно долго. Этот «спор» львовянина Херберта и литвина Милоша вызывал недоумение и огорчение и выглядел странным и ненужным повторением спора Словацкого, уроженца Украины (из Кременца) и «литвина» Мицкевича (из Новогрудка). Спор Словацкого и Мицкевича остался в истории литературы, «спор» Херберта и Милоша, надеюсь, скоро забудется. Милош подвел под ним черту. А Яцек Лукасевич в большой, только что изданной, богато иллюстрированной фотографиями — почти альбомом — биографической книге о Херберте (2001) дает — думаю, что сознательно и подчеркнуто, — две фотографии молодого Херберта, единственного человека, провожающего в 1960-м Чеслава Милоша и его жену Янину из Франции в Америку.
Одно из стихотворений новой книги Милоша посвящено Ярославу Ивашкевичу, предшественнику, учителю, творческая биография которого была как бы предсказанием, префигурацией биографии Милоша: Ивашкевич, Старый Поэт, писал на высшем полете до последних недель, до восьмидесяти шести лет.
