«Для Польши и для польской поэзии концом ХХ века был 1989 год».
249.
По возвращении в Москву из Варшавы после «славянской» встречи в Ядвисине в октябре 1998-го я опять окунулся в работу над нашей антологией. Когда мы брались за нее в середине 1990-х годов, еще можно было оставить концовкой антологии стихи поэтов поколения 68, Новой волны. Теперь, в самом конце 1990-х и в самом конце столетия, нужно было дать хотя бы пунктиром и поэтов, пришедших или развернувшихся в «новые времена», после переломного 1989 года. Хотя бы имитировать наличие в антологии поэтов, появившихся в последнем десятилетии века. На самом-то деле ХХ век кончился раньше. Для Польши и для польской поэзии концом ХХ века был 1989 год. Дальнейшее — это уже следующий век или «промежуток» на рубеже веков. (Или — конец эпохи поэзии?).
Стихи прежних поэтов, написанные ими после 1989-го, у нас присутствовали. Оставалось подумать о представлении поэтов, пришедших после Новой волны. Некоторые из них отчасти продолжают Новую волну, но другие, называя себя «ponowofalowcy» («посленововолновцы»), вкладывают в это самоназвание не только то, что они пришли после Новой волны, но и то, что они как бы «преодолели», «замедлили» и «отменили» своим приходом Новую волну. Таков, например, давно уже влиятельный в среде молодых (особенно как переводчик американцев, но и как поэт тоже) Петр Зоммер, подчеркнуто аполитичный, антиполитичный. (Именно Зоммера предложил первым почетным членом декларированной им «Лиги Защиты Польской Поэзии от Херберта», то есть от гражданственности в поэзии, критик Тадеуш Комендант). На Зоммера когда-то, еще в 1986-87-м, обратила наше внимание Юлия Хартвиг. Позже он, будучи в Москве, заходил к нам. Мы его включили в антологию ради объективной картины, хотя наши симпатии остались c поэтами Новой волны и немногими чем-либо подобными им младшими (пусть даже «эпигонами» Новой волны в глазах «послеволновых» поэтов).
В концовке двухтомника — горсть имен поэтов последних поколений ХХ века.
Два гданьчанина, которых переводила Астафьева: Гостковский и Павляк, оба как бы продолжают линию Новой волны. Ворошильского и Новую волну продолжает Яструн-младший, Томаш Яструн. В своей поэтике продолжает Новую волну и Ян Польковский, каковы бы ни были его идеологические метаморфозы. В нескольких стихах Бронислава Мая мне почудился было любимый мною Уильямс, и я перевел эти два-три стихотворения. Но, скорее всего, Май почерпнул это у каких-нибудь американских внучатных поэтических потомков Уильямса. Неожиданной фигурой был — открытый Карасеком в его полемичной антологии, подымающей поэтов непризнанных и недооцененных («Современные польские поэты. Польская поэзия с 1956 года», Варшава, 1997), — Вальдемар Желязный. Из этой антологии Карасека Астафьева и перевела несколько фрагментов очень интересного историософского цикла Желязного о России. Цикл печатался в польской периодике, но нам на глаза не попался. Желязный был удачной находкой. Но сам он тут же исчез: как некогда молодой Рембо, он скрылся, говорят, от всех и от самой поэзии (и от самого себя?) в бизнес, и ничего мы больше о нем не знаем.
Набор самых молодых в конце антологии был довольно пестрый. Но вот стихи Подсядло, завершавшие антологию, были выбраны определенно удачно. На очередном рубеже столетий молодой Подсядло предрекает погибель миру, как предрекал ее на предыдущем рубеже столетий Ян Каспрович в книге, обращенной к «гибнущему миру». Как бы ни с того ни с сего, в стихотворении лирическом, обращаясь к девушке своей давней школьной любви, Подсядло вдруг переходит на интонацию пророчества. Как все пророки, он пророчествует о катастрофе:
...Низвергнуты будут Краков, Сандомеж и Тарнов,
гордые своей красотой города наших встреч.
Дикие звери затопчут места, где мы дрожим среди трав.
Хтонические машины, таща железные бороны, идут уж по нашим следам.
Антология с такими строками в конце вышла осенью 2000 года. Осенью 2001 года низвергнуты были два гигантских близнеца-небоскреба в Нью-Йорке. На это событие наступившего нового века попробовала откликнуться стихотворением Шимборская. Но поэзия уже не в состоянии быть адекватной катастрофам нового века. Для этого нужен Иоанн Богослов, поэт Откровения, поэт Апокалипсиса.
250.
Мы занимались антологией, почти не разгибаясь. Лишь изредка мы отвлекались на те или иные текущие, частные задачи. У Астафьевой в первом полугодии 1999-го вышли в «Иностранке» цикл Анны Каменской, потом Адам Земянин. У меня весной 1999 года в «Литературном обозрении», кроме Вирпши, появилась новая, третья уже статья о Милоше — «Родимое и вселенское в творчестве Милоша», а рядом — новый цикл переводов из него, по преимуществу литовско-виленского содержания.
Журнал я послал Милошу в Краков, который уже стал одним из двух мест его пребывания, наравне с Беркли. Милош написал мне, его письмо из Кракова (от 27 августа) я получил накануне нашего отъезда в Варшаву:
«Мне было очень приятно получить ваше письмо от 30 июня 1999 года и узнать многие подробности.
К вам как переводчику моей поэзии я отношусь с полным доверием. Когда-то я спросил Иосифа Бродского, что он думает о Британишском, на что он ответил: "Ты в хороших руках".
Надеюсь, что ваши переводы найдут новый выход: начинает издаваться, как вы, наверное, знаете, журнал в Варшаве под названием "Новая Польша" под редакцией Ежи Помяновского, человека очень компетентного, что касается русской литературы и польско-русских отношений <...>»
Получив письмо, я сразу же позвонил Милошу в Краков. Мы с Астафьевой как раз на следующий день выезжали в Варшаву — совершенно неожиданно и скоропалительно — на презентацию первого номера новорожденного журнала «Новая Польша», который осенью 1999-го Ежи Помяновский начинал издавать в Варшаве на русском языке в расчете на российскую интеллигенцию (в отличие от массового журнала, каким был журнал «Польша» в прежние годы). Оказалось, что Милош тоже будет в Варшаве в эти же дни. Милош ехал в Варшаву на сентябрьскую книжную ярмарку, считая своим долгом подписывать читателям свои книги.
Презентацию Ежи Помяновский устраивал в варшавской Национальной библиотеке. Из Москвы он пригласил на четыре дня всех переводчиков с польского, фамилии которых знал, из Парижа пригласил Наталью Горбаневскую, ее он ввел в состав редколлегии своего журнала. Жили мы все вместе — 15-19 сентября — в гостинице «Метрополь», Горбаневская зашла к нам в номер, поговорили сердечно. Мы ее видели впервые. Между прочим, рассказала она чуть-чуть и о Мануке Жажояне, неизвестном нам авторе умной и проницательной рецензии на Наташину книгу «Изнутри и вопреки» в «Русской мысли». Горбаневская дружила с ним и ценила его.
В какой-то из вечеров были мы все и в театре — посмотрели «Танец смерти» Стриндберга в постановке Ханушкевича.
Помяновский организовал и прием переводчиков из России у министра культуры. По такому случаю министр (профессор и, по его словам, книголюб) вручил нескольким переводчикам из России, мне в том числе, щедро даваемый поляками нагрудный знак «За заслуги перед польской культурой». Астафьевой вручал его другой министр, Тейхма, на двадцать четыре года раньше, в 1975-м. Но сейчас она получила прекрасный подарок: молодая женщина, директор департамента, опекающего творчество (удивительно, но был у поляков и такой департамент, опекающий и писателей, и художников, и музыкантов), подарила Астафьевой, сняв с полки, только что изданный четырехтомник стихотворений Казимеры Иллакович. Иллакович прожила 93 года, но все равно не дожила 16 лет до этого полного собрания ее стихотворений и стихотвореных переводов. Короткое предисловие к нему успел написать познанский поэт Юзеф Ратайчак, когда-то бравший у Иллакович уроки русского языка, позже опубликовавший книгу о ней. Издание — не комментированное. Но к нему приложена библиография всех книг и публикаций Иллакович и всех рецензий на ее книги.
Другой подарок на следующий день вручил Астафьевой Гжегож Висневский: свою только что вышедшую книжечку «Пять польских судеб в России». Герои книги — выдающийся музыковед (а в первой половине жизни — композитор, один из осужденных постановлением о музыке 1948 года ) Игорь Бэлза, композитор Моисей (Мечислав) Вайнберг (мы с Наташей слушали его вещи в консерватории в те годы, когда часто ходили на концерты, и оценили его). Русская музыка — хобби Висневского, но одна из пяти судеб — судьба Астафьевой, очерк о ней, в журнальной публикации называвшийся «Поэтесса двух культур», здесь был назван «Поэтесса Наталья, урожденная Чешейко-Сохацкая».
Что касается Чешейко-Сохацких, то еще один подарок мы сделали себе сами: купили третий том свежего и красивого репринта одного из польских гербовников, том С-Е, в котором полстранички занимают и Czeszejko-Sochaccy; в других гербовниках о них пишется подробнее, но репринт издали именно этого — гербовника Северина Урусского, 1906 года.
